Дети Суицида, Сергей Решетников

Повисшая в воздухе идея… Марихуана. Хоть топор вешай.    
Сердце забилось в прошениях на свободу, мысли в поисках парадоксов, совесть во сне, сон наяву – сон в руку в виде иглы. Героин.     Драматург творит… Условность за условностью, стратегия его замаскирована. Он тактик бурной реки мысли, впадающей в великое море бессмыслицы. Персональный компьютер – клавиатура, экран.    
Всё что происходит в жизни, вдруг кажется абсурдным, ум так изгалялся над душой… Ум такой подозрительный, сердце давно уже в пятках, любовь давно уже вымысел, но такой превосходный вымысел, несравнимый ни с чем. Драматург вытащил из ботинка сердце и положил на стол.  

ДРАМАТУРГ: Как мы с тобой любили. Как ты билось при первом опыте любви. Глубокий вздох и… Любовь – это песня. Песни у нас, как прежде, поют, плохо ли, хорошо ли, но поют. Поэтому слышится песня со вздохами и лепетанием.    Смерть в правах. Но пока она не забрала у тебя твоего наиболее важного права говорить, нужно молчать и делать. Человек пишет душой, компьютер отвечает, чем умеет.    Конец тысячелетия. Заканчивается целая эпоха, эпоха Христа. Империи рушатся, но жизнь продолжается, даже на короткий миг после смерти.  
    
Клавиатура – буквы прыгают перед глазами. Телефон отключен. Распущенные женщины то в фантазиях, то наяву танцуют стриптиз – мешают работе. Иной раз проедет танк со свастикой на борту, из танка вылезет улыбающийся фашист и отдаст тебе честь – добрый малый. Сердце драматурга работает, и драматург работает, работает на компьютере.

ДРАМАТУРГ: Ищут бога, а находят самих себя. Режут себе крайнюю плоть и крайне заблуждаются. Крестятся и омывают святой водой свои грехи. Молятся, веруют, подозревая, или подозревают не веруя. Стыд в объятиях у вседозволенности, всеохватность – в руках телевидения, поэтому "ваши" никогда не станут "нашими". Хотя все мы живем одной мыслею, мыслею о смерти, только боясь в таковой признаться, или признаваясь с улыбкой, защитной улыбкой, дескать, не я первый, не я последний.    Великий Данте - великий фантазер и художник. Жан-Поль Сартр имел на этот счет своё мнение, назвав ад - "другими"... Я же предположу, что на после смерти останутся лишь рефлексы головного мозга, которые потом - подобно судорогам умирающего - рано или поздно прекратятся. Было бы громко назвать сей факт смертью после смерти, я называю это ПРЕКРАЩЕНИЕМ. И на пути к нему галлюцинация. О,  как, наверно, мы разочаруемся после смерти. Сколько… Нет. Нисколько.      Если… Если верить исключительно в себя, в свою совесть, этого достаточно. Но только смерть диктует свои условия. Я… подозреваю… И  каждый из нас умрет той смертью, о которой знает, о которой никому ничего не скажет, и которой боится. Той смертью, которую придумал себе сам. А потом – остаток самых бредовых мыслей. Бойтесь этих мыслей – они вас измучат после смерти и исчезнут. И будет великое разочарование, и будет великое растворение ваших мыслей во вне. И чем сильнее мысль, тем больше растворение. Так растворимся же с вами во сне…     А искренность - это безупречное умение походить на самого себя. Похож? Если это покажется вам смешным, пожалуйста, смейтесь, предупреждаю вас, это не огорчит меня нисколько. В ожидании финала разговор о здравомыслии становится бесполезным...              

На протяжении второй части измышлений драматург достает шприц, собирает его, разводит нужные для выхода из реальности  средства - цель определена, задача ясна. Набирает в шприц раствор морфина и... процедура.     Таинство сна.     Убежище - внутренность шприца, мир внутри, часть вселенского сознания, последняя его часть. Посередине горят книги. Видны следы от гусениц.      Существо без цвета и запаха, которого мы условно назовем "ПЕРВЫЙ", находится в пространстве. С потолка падает еще одно существо без запаха и цвета, которого мы назовем " ВТОРОЙ". "ВТОРОМУ" тесно, неуютно, ново. Он с опаской озирается вокруг, не замечая "ПЕРВОГО". И поэтому, когда "ПЕРВЫЙ" выдавливает первую фразу, "ВТОРОЙ" вздрагивает. Судорога сменяет судорогу...  

ПЕРВЫЙ: Ну что? Больно? Кажется, я могу пополнить свою коллекцию. Тебе больно, приятель? (принюхивается, глубоко втягивая в ноздри воздух) Ты нежный, (нюхает) От тебя веет суровостью. Иногда нежен, иногда суров. (подбрасывает в огонь томик «Идиота» Достоевского) Тебе больно?

ВТОРОЙ: Нет... Но неприятно. Нервы как будто вырваны, корни как будто высохли, рябь какая-то черно-белая, неспроста... Кровь как сукровица, лицо - черновик беллетриста... Резиновые мысли дошли до предела. Хочется встать на дыбы, да оглобли мешают...

ПЕРВЫЙ: Это ничего, пройдет. Зато потом ты почувствуешь такую легкость, такую легкость! Как бабочка на огонь… (танцует вокруг костра вместе с распущенными женщинами, которые находятся теперь здесь) Ну, больно?

ВТОРОЙ: Я же уже ответил - нет. Я не намерен повторять одно и тоже. Втянуться в такую дурь!.. Что за первобытные пляски?

ПЕРВЫЙ: От холода.

ВТОРОЙ: Свалиться с потока в такое ограниченное пространство!.. Эти округлые стены чудовищны. Моя жена с ума сойдет.

ПЕРВЫЙ: Не жена, а вдова, она найдет себе другого.    

Его обнимают и целуют распущенные женщины, он возбуждается и отвечает на их ласки. Оргия.

ВТОРОЙ тоже приходит в возбуждение, сначала начинает бегать из угла в угол, потом успокаивается, когда сам начинает танец приветствия фашистов.

ПЕРВЫЙ: Как, задело? То-то же. Привыкнешь. Я хотел испытать боль. Или хотя бы взглянуть.

ВТОРОЙ: Послушай, что ты оригинальничаешь? Что ты из себя делаешь проверенного временем?

ПЕРВЫЙ: Я умен и не надо…И не надо. О, время, время! (достает откуда-то песочные часы с разными песчинками разного калибра и переворачивает их)  Оно при жизни-то течет не равномерно, а тут вообще полный провал. Секунду мы принимаем за минуту, или наоборот. Время и при жизни живет, не  зависимо от тебя, а сейчас просто взбесилось и играет нами, как ему заблагорассудится. Время – хозяин. Время – владыка. Время – рабовладелец. Держите себя с достоинством и оно вам отплатит тишиной. Вам будет дорога эта застывшая минута…  

ВТОРОЙ: Ты философ? Откуда ты набрался такой мути? Я… я запрещаю читать книги. Я…(кричит и бросает в огонь «Замок» Кафки) Я сгораю от гнева, когда кто-то выглядит умнее меня! Я растапливаю литературой пожар бунта чистой крови… И почему мои нервы в таком напряжении? Я требую порядка и подчинения. (одевает китель со свастикой на петлицах) Кто ты такой, чтобы навязывать мне своё время?..  

ПЕРВЫЙ: Ты задаешь слишком много  вопросов. (подбрасывает в огонь пару томов неизвестной литературы и одевает другой китель со свастикой на петлицах) Всё в этом мире имеет свой круг. Пора входить, приятель, я уже чувствую твой запах. Ты здесь, но половина тебя, твоих снов, твоих идей ещё наружи. (присаживается) Я уже тут прижился. Я не люблю наружу, я не хочу туда.

ВТОРОЙ: (надевает галифе и сапоги) Ты кто? Дьявол? Искуситель? Вербовщик?

ПЕРВЫЙ: (надевает галифе и сапоги) Зачем? Какой, к черту, дьявол!? Я случайный попутчик, так же как и ты... Пришедший внутрь. Только чуточку раньше стали сиротами мои дети.

ВТОРОЙ: А у тебя были дети?

ПЕРВЫЙ: Может быть. Мы жили в такие времена, что не разберешь: свои, чужие...  

ВТОРОЙ: Вот у меня шестеро детей и добрая жена.

ПЕРВЫЙ: Дети-дети. И может быть сейчас мои потомки влачат своё существование, задумавшись о внутревенности земной жизни. Игла всех объединяет. Порок ли уйти, таким образом, от пороков? Входи уже, приятель, будь как дома. Не медли. (подходит к патефону) Тебе поставить песню? Игла всех объединяет.  

Ставит классическую музыку и начинает танцевать с распущенными женщинами.  

ВТОРОЙ: (присоединяется к танцу, ему это нравится) Но всё-таки больше объединяет кулак и диктатура закона. (надевает фуражку с фашистским орлом)  

ПЕРВЫЙ: Ну и что ты вырядился, заходи.

ВТОРОЙ: Не хочу. Мне здесь не нравится.

ПЕРВЫЙ: "Нравится" - это не то слово. Здесь отвратительно. Но выбор уже сделан, генетическое растворение начато, генетическое растворение происходит здесь и сейчас.

ВТОРОЙ: Я знаю, что собачки тоже всё видят в черно-белых тонах... А теперь и я. Я двигался... Нет, я летел сквозь такой цветной, яркий, насыщенный сон... А здесь... Сумрак. Сон.

ПЕРВЫЙ:  Партитура цвета - память сохранила её. Ну, скажи, приятель, тебе не хватает эмоций в виде бурного "красного", усыпляющего «зеленого», трогательного «голубого»... Назад хочется? Ну, кто тебя там ждет? Вдова? Она сразу после похорон уйдет к любовнику, который станет её мужем или публичным обожателем... Он будет возбужденно влезать на неё, сквозь траурную сушь проталкиваться в её нутро, ревнуя к тебе, мертвому, потому как к мертвым ревность больше, ибо мертвые все хорошие, мертвые лучше живых; некрофилия у человека в крови. Кто тебя там ждет? Не смотря на то, что многие любят... Друзья?.. Они с чувством достоинства и полного удовлетворения забудут тебя после похорон, напьются горькой – поплачут, пожалеют себя, потому что ты их покинул, позже забьют в папиросу травы и посмеются, как больные дети... Дети? Опять-таки, что для тебя дети? Ты им ничего, кроме отчества не оставил, никакого будущего. Кому ты нужен? Никому, даже себе. Свобода она же тяготит, она же опасна. Выбрал... и не то. А здесь спокойствие, нирвана, весь мир на ладони... у кого-то.

ВТОРОЙ: Интересно, что принимаешь ты за нирвану?

ПЕРВЫЙ: Героин.

ВТОРОЙ: Неужели так просто, замкнутое пространство и всё? И я, такой маленький, нежный и тут же суровый, в чьих-то руках. И протестовать поздно?

ПЕРВЫЙ: Смерть гениальна, не правда ли? Я восхищаюсь ею и снимаю шляпу.

ВТОРОЙ: Не знаю... Как на шахматной доске, ей богу. Это грустно... играть в одну и ту же игру без цвета и запаха, и руку подать некому.

ПЕРВЫЙ: Дай мне, и я покажу тебе свою замечательную коллекцию. Там делают вид, что борются за твою жизнь. Неужели тебе хочется назад? Входи!  

ВТОРОЙ: Нет!

ПЕРВЫЙ: Ну что ты там ещё не видел? Там - боль, горести, неправда, отчаяние... Везде неправда и всеобщее отчаяние. И ты тоже врал! Врал- врал... Не нужно взмахов и порывов. Тебя заставляли лгать, тебя заставляли делать то, что делают все, тебя заставляли работать, а ты создан совсем для другого. Тебя заставляли просиживать в окопе во славу Рейха. А в тебе же глубоко засело сознание древнего грека, ты же - личность! Индивидуум! Талант! прости меня Господи! Поэтому твоё место здесь! Это - великое Бытие для избранных. Ты удостоен этой чести. Здесь уже заготовлен для тебя ряд развлечений. Эх! и весело же это, здорово... бодрит... Визжишь от удовольствия. Игры. Игры. Одни игры.

ВТОРОЙ: Я не играть, я жить хочу... хочу по-человечески... по-людски... Наяву, не во сне. Без шахматных фигур в человеческий рост. Без фантов, без рулетки, без пикей и бубен. Я не сидел в окопах, я управлял миллионами! Я любить хочу!

ПЕРВЫЙ: Я не против. Мы можем себе это вообразить...

ВТОРОЙ: Я не хочу воображать! я жить хочу... полноценно.

ПЕРВЫЙ: Видишь в чем дело, вряд ли это возвратимо. По полю, пожалуй, больше ходить не придется. Окоп стал могилой.    

Бескрайние нарисованные поля сражений, горы трупов, панорама за панорамой, и распущенные женщины таскают нарисованных раненных солдат.    

ПЕРВЫЙ: Я так понимаю, я тебя не устраиваю как попутчик?

ВТОРОЙ: Попутчик куда?

ПЕРВЫЙ: (кричит) Попутчик - туда! Ты чего из себя строишь? Отголосок морфина! Ты же знаешь, что ты на голову выше их, но тебя стирают с толпой; и ты серенький, убогий, заплеванный, затоптанный музыкантишка, который "ля" не может, не умеет отличить от "фа"? Или ты герой любовник, у которого перестало стоять даже по утрам после сна? Или ты живописец отхерачивший себе ухо? Или ты Назарянин? Ты же особенный, кто бы ты ни был. Ведь только ты мог позаботиться о том, чтобы  на твоих похоронах как можно больше плаколо народу. (кричит) Плачьте, плачьте!.. Приятно видеть? И ты увидишь это. Это тебя поднимет в собственных глазах, когда тебя поднимут на вытянутых руках и понесут... Увидишь. Единственный недостаток этого действа - отсутствие цвета. Но зато, заметь,  гроб будет установлен на двух черных слонах, в почетном  траурном карауле две ферзи, а вокруг тьма-тмущая скорбящих пешек и плачущий король. Да здравствует король! Вот такая смазанная карта будня, плеснувши краску из стакана, ты будешь лежать в сером гробу…  

На глазах проходит похоронная процессия без излишней помпезности, почти скромно, но с горькими слезами, в толпе плачущих идут распущенные женщины и улыбающийся фашист.  

ВТОРОЙ: Но это же всё ложь. Ты же сам говорил, что в жизни одна лишь фикция. А время – кошмарный самодур.

ПЕРВЫЙ: Ладно. Днем ты флиртуешь с девочками, мило им улыбаясь и подмигивая, хлопаешь по толстым задикам, целуешь их в губки, потом заваливаешь их на жёсткие нечистые постели, чувствуешь их терпкий запах, чувствуешь с сознанием того, что так нужно, так поступают все нормальные мужчины. А ночью ты мечтаешь о красивом мальчике, и твое больное воображение терзает тебя, таким образом, каждую ночь. Терзает тебя - опустошенного лгуна в маске. Чувства остались мертвым грузом во сне.  

Два улыбающихся фашиста, как братья близнецы, флиртуют друг с другом. Рядом грустят распущенные женщины.  

ВТОРОЙ: Ты умеешь читать чужие мысли?

ПЕРВЫЙ: Нет, я умею читать свои. Все люди одинаковы, выстрой их в шеренгу по одному, отдай приказ пересчитаться на «первый» – «второй», пройдись и встань рядом, додумывая, что все они вместе с тобой по образу и подобию. Все люди извращены изначально, изнутри. Каинова порода. Любая, пусть даже до глубины костей провинциальная, порядочная женщина в мыслях-фантазиях выделывает такие вещи... такие порнографические фокусы выкидывает, что сам апостол Павел, узнав о них, отрёкся бы от своего звания и отошел бы от дел насущных.

ВТОРОЙ: Писать мемуары?  

ПЕРВЫЙ: Вот видишь, ты же не читаешь моих мыслей.

ВТОРОЙ: Выходит, я практически на этом свете. А где же тогда Бог?

ПЕРВЫЙ: Это был мой первый вопрос на этом свете. У него режим, он стар, теперь у него послеобеденный сон...

ВТОРОЙ: Ты юморист.

ПЕРВЫЙ: А ты не задавай таких вопросов. Поцелуй меня лучше в щечку, потрогай меня за ягодицы, и поверь мне, я не желаю тебе зла.

ВТОРОЙ: Ты ко мне пристаёшь, потому что гей, или тут нет женщин?

ПЕРВЫЙ: На этом свете не может быть женщин. Голубые снаружи познали этот свет.

ВТОРОЙ: Черно-белый…

ПЕРВЫЙ: У тебя хорошая попка, ты крепок, силен. Возьми меня, поцелуй нежно-нежно, глубоко-глубоко взасос… От тебя хорошо пахнет. Хочешь я поцелую тебя в пах? Тебе это понравится. Я делал это замечательно еще при жизни… Сделай мне, пожалуйста, клизму… Потом после всего этого я буду давить на твоем лице угри. Это тебя возбудит еще на одно соитие...

ВТОРОЙ: (вырывается из объятий ПЕРВОГО) Я попал в прибежище педерастов?! Почему я? Я женщин люблю! Хочу самку человека, а не этого прелюбодея. Сколько стоит от сюда выйти, скажи? Я заплачу.

ПЕРВЫЙ: Приди в себя. Запомни, на этом свете ничего за деньги не покупается. Понял?

ВТОРОЙ: Ну, слава богу, хоть на этом свете ничего за деньги не покупается. А как от сюда выбраться-то? Я хочу смотреть цветные сны. Я  хочу женщину. Я хочу, в конце концов, тишины, а не твоих садомитских вздохов. Ты кто такой, педераст? Я бы тебя к стенке поставил?

ПЕРВЫЙ: Нет тут стен. Всё кругом.

ВТОРОЙ: Очень жаль. Может тебе платят за совращение нормальных мужиков? Может ты деньги берешь?

ПЕРВЫЙ: Я же сказал, тут никто ни за что деньгами не платит.

ВТОРОЙ: А-а-а забыл. Ладно, делим пространство на две равные половины и живем.

ПЕРВЫЙ: Не живем, а существуем. ВТОРОЙ: Пусть так. (чертит по диагонали полосу) Вот твоя половина, а это моя. Предупреждаю сразу, я во сне храплю.

ПЕРВЫЙ: Послушайте, что вы делаете из трагедии фарс?

ВТОРОЙ: Я не пойму, ты меня гладишь по ляжкам – это, по-твоему, нормально, а то что я разделил территорию на две части – это фарс.

ПЕРВЫЙ: На две неравные части. Тебе досталось больше.

ВТОРОЙ: А ты хотел, чтобы тебе досталось больше?

ПЕРВЫЙ: Я хотел любви.

ВТОРОЙ: Да пошел ты со своей любовью!..  

ПЕРВЫЙ: Вот это я попал.

ВТОРОЙ: Ты ошибся. Не мечтаю я по ночам о красивом мальчике, я по ночам храплю. Кстати, мне после смерти обещали увидеть Бога? Будет? Какой он бог? И есть ли?    

ПЕРВЫЙ: У него большие глаза, чистое лицо и… Я его не видел. Его не показывают.  Бог - это, наверное, что-то нереальное, то, что нельзя потрогать руками, предположим, что это солнце. Как тебе самому кажется?

ВТОРОЙ: А тут я не вижу солнца, нет жизни, а мысли текут, хотя река мутна нюансами и пахнет... ничем не пахнет. Только полутьма и фигуры. И хоть бы где проблеск. Опять-таки плохо, если у бога нет внешности. Рой мыслей, облака без штанов, мешанина, рок-н-ролл, Освенцим...

ПЕРВЫЙ: Оазис, а не Освенцим…

ВТОРОЙ: Хорошо. Сыграем партию. Я готов. Раз уж выбор сделан… Надо отвечать за свои поступки. (хватает одну из петель подвешенных к потолку и начинает её раскручивать над головой, потом кидает её на шею ПЕРВОГО) Ты думаешь, что тебе в попутчики попал слизняк?

ПЕРВЫЙ: Нет, я так не думаю. (срывает петлю и бросает её как лассо на ВТОРОГО, время замедляется) Ты думаешь, это безвыходное положение?

ВТОРОЙ: Нет, я так не думаю.

ПЕРВЫЙ: Ты думаешь, эта петля мертвая?

ВТОРОЙ: Нет, я так не думаю. (игра продолжается) Ты думаешь, нас удастся вынуть из петли?

ПЕРВЫЙ: Нет, я так не думаю.      

Одна из петель оказывается на ноге ПЕРВОГО, другая на шее  у ВТОРОГО. ПЕРВЫЙ подлетает вверх влекомый неведомой силой за веревку …  

ПЕРВЫЙ: (кричит) А я, если честно, тоже люблю женщин, только тут нет другого выбора. Петля – это несовершенный круг… И мы тут описываем петлю…

ВТОРОЙ: (отбиваясь от петель) Петлю вокруг чего?

ПЕРВЫЙ: Мы делаем петлю вокруг жизни. А как ты думаешь, нас петля найдет?

ВТОРОЙ: Нет, я так не думаю. Я думаю, она нас уже нашла.

ПЕРВЫЙ: Это же здорово. Ты назови её Петелькой. Ласково так… Назови.

ВТОРОЙ: Ты мазохист?

ПЕРВЫЙ: Нет, я садист. Это замечательные игрушки!..

ВТОРОЙ: Я не люблю игрушек с самого детства…

ПЕРВЫЙ: А-а-а…  

ВТОРОЙ: (пауза)…    

Смерть в подвешенном состоянии. Шутки кончились.   Игра с петлями закончилась. Прекращение жизнедеятельности организма состоялось. Их тела не встретятся никогда. Их души в объятиях друг друга.  Смерть больше не смотрела им в глаза, смерть сделала свое дело…  

ВТОРОЙ: Вот видишь, это не так страшно. Это совсем не больно. Больно было там… Давно и неправда. Смертельный исход и… Петля – это несовершенный круг.

ПЕРВЫЙ: А где же тогда настоящий?

ВТОРОЙ: Настоящего не бывает. Это абсурд. Это как счастье. Ты видел при жизни счастье?

ПЕРВЫЙ: Ну, не знаю. (пауза) Погоди, погоди. Ведь это ты читаешь мои слова. Вот… (достает текст) Мои слова. Драматург однозначно подписал их: «ПЕРВЫЙ». Читай.

ВТОРОЙ: (приходит в себя) Как тут всё запутано. Ёлки-палки! А мне казалось, что это мои мысли… А это какой-то дешевый драматург. Где он этот автор, покажи его мне?… ( ПЕРВЫЙ показывает ВТОРОМУ текст, напечатанного сценария)

ВТОРОЙ: Ты дурак! Ты веришь написанному? Я хочу его видеть живым!

ПЕРВЫЙ: (смеется) Живым… На этом свете ты хочешь его видеть живым? Ты больной. Нет, ты не больной, ты мертвый. Ты мертвее всех мертвых.(переходит на крик) Чувствуешь от тебя пахнет?! Ну-ка, дунь мне в этот воздушный шарик.

ВТОРОЙ: Зачем?

ПЕРВЫЙ: Ты задаешь много вопросов. Дунь.

(ВТОРОЙ дунул несколько раз в шарик, ПЕРВЫЙ завязал его ниточкой и положил в карман)

ВТОРОЙ: Зачем тебе это нужно? Извини за вопрос.

ПЕРВЫЙ: (деловым тоном) Я собиратель.

ВТОРОЙ: Собиратель чего?  

ПЕРВЫЙ: Собиратель запахов.

ВТОРОЙ: Любитель мальчиков и собиратель запахов. Послушай, мне кажется, что я попал в дурдом.  

ПЕРВЫЙ: Нет, ты попал на этот свет, милый мой друг.

ВТОРОЙ: И ты здесь собираешь запахи? Ну и чем же тут пахнет?

ПЕРВЫЙ: Тут ни чем. Но я же беру их с того света. (достал из кармана и показал шарик в который дунул ВТОРОЙ) Вот запах.

ВТОРОЙ: Ну, ты же говоришь, что я мертвый?

ПЕРВЫЙ: Ты же только недавно мертвый.

ВТОРОЙ: При жизни ты обращался к психиатру?

ПЕРВЫЙ: Нечего иронизировать. (пауза) А хочешь я тебе покажу свои благовония?

ВТОРОЙ: Покажи.

ПЕРВЫЙ: Ага. Интересно? А покажу я тебе только в том случае, если ты в другой шарик мне пернешь.

ВТОРОЙ: Ну, как же я тебе перну, если я мертвый, если я ничего не чувствую.

ПЕРВЫЙ: Плохо. Время уходит. Драматург пишет какой-то бред. Мы теряем прежние привычки, меняется мода, меняются лица, а пернуть когда надо мы уже не можем, не умеем. А необходима такая малость – пернуть. С тобою скучно. Любовью ты заниматься не хочешь, пердеть ты не хочешь, ищешь какую-то стену, чтобы меня к ней поставить. (пауза во время которой ПЕРВЫЙ подбрасывает в костер еще несколько томов Эйнштейна)  Ну ладно, покажу я тебе свои благовония. Здесь нет цвета, но зато… Я коплю запахи. Я – собиратель. Мне нравится название – собиратель запахов. Романтично, правда? Смотри: только осторожно. (достает кучу шариков, вытаскивает из них один) Вот. Чувствуешь запах? Это запах красной розы. Он напоминает мне об узенькой тропинке, по двум сторонам которой цветут и благоухают эти великолепные растения. Они касаются друг друга бутончиками и разговаривают: –  Как дела? – говорит один. – Ничего – говорит второй – А у тебя?  – Тоже ничего – говорит один – Всё хорошо.  Они касаются друг друга с любовью.  Ничего не понимая, я бегу по этой тропинке – маленький такой бегу, радуюсь черти чему. Бегу к маме. У меня хорошая мама была. (достает из кармана другие шарики, выбирает) А вот это… Нет,  это – запах осеннего дождя. Влага наполняет мои ноздри, я вдыхаю её полной грудью. Грудью полной сил и энергии. И прямо передо мной стоит девушка, молодая, красивая, она слушает мой юношеский бред о любви. Она старше меня, но я уже смелый. Потом я ей делаю куннилингус, мы возбужденно дышим… И её крик!.. душераздирающий крик. Она благодарна мне. Я, правда, забыл её лицо…  Но я придумал себе новое. Думаю, оно ничуть не хуже того… Может быть даже лучше. (возбужденный, достает еще ряд черно-белых шариков)   А этот запах – мой любимый. Запах дыма. Тебе нравится запах дыма? Как он удивительно треплет и щекочет ноздри! Какой силой он обладает!? Какой властью!? По-моему, удивительно. Как он треплет и щекочет ноздри. Какой силой он обладает, какой властью! Тебе нравится запах дыма? Я даже внушил одной спящей душе, запатентовать духи с различными запахами дыма: от березовых дров дым, от табака, запах крематория…

ВТОРОЙ: От резины.

ПЕРВЫЙ: От резины, от пластмассы очень специфический запах и, самое главное, дым от марихуаны. Анаша – это потрясающе. Дым – это настоящий мужской запах. Будущее парфюмерии. Но его заперли в психиатрическую лечебницу, посчитали больным, шизофреником. Но его именем назовут еще уйму благовоний. Хотя всё придумал я. Дым тебе нравится? Нет дыма без огня. Вот он – запах пота, терпкий запах пота. Я стою на каком-то возвышении и что-то энергично декламирую, а передо мной несметное количество народа и я… Я гипнотизирую их . Я отправляю их в огонь! Тотальная мобилизация. Они слушают меня! Они верят мне! Они слушают меня! Они верят мне!    

(Начинается танец со свастикой вокруг костра. Используется приветствие фашистов друг друга, как основа танца. Рука второго машинально тянется вверх для приветствия…)

ПЕРВЫЙ кричит: «Sig», мнимая толпа вторит: «Heil!» ПЕРВЫЙ кричит: «Sig», мнимая толпа вторит: «Heil!». ВТОРОЙ кричит: «Sig», мнимая толпа вторит: «Heil!»… Танец рук под крики мнимой толпы.  

ПЕРВЫЙ: (отдышавшись, расстегивает ворот мундира) Да здравствует победа! Удивительный бодрящий запах. (достает другой шарик) А этот запах…

ВТОРОЙ: Стой! Хватит! Перестань нести галиматью. Что ты из меня дурачка-то делаешь? Это же всё пахнет резиной, одной резиной и ничем больше.  

ПЕРВЫЙ: Какой резиной?

ВТОРОЙ: Надоел ты мне… Розы, женщины, пот, дым – бред. Ты не только педераст, ты еще и извращенец! Ты себе навыдумывал всё. Это не запахи и ты не собиратель, ты – пустой звук. А в шариках твои галлюцинации! (хватает один из шариков и выпускает воздух)

ПЕРВЫЙ: (кричит) Нет! Не прикасайся к моим благовониям своей грязной душой.  

ВТОРОЙ: Ты называешь запах резины – благовонием? (бьет себя в грудь) Ты называешь этот словесный остаток душой? Бред.

ПЕРВЫЙ: Это не бред потому, что я сам себе галлюцинация, сам себе призрак… И ты тоже Глюк.

ВТОРОЙ: Нет, ты ошибся. Кристоф Глюк  из другой оперы. А я уполномоченный по тотальной военной мобилизации Йозеф Геббельс.  

ПЕРВЫЙ: (настороженно) Как тебя зовут?

ВТОРОЙ: (уверенно) Йозеф Геббельс.

ПЕРВЫЙ: Ты хочешь меня ввести в заблуждение? Обмануть? Ты врешь?

ВТОРОЙ: Нисколько. Меня зовут Йозеф Геббельс.

ПЕРВЫЙ: Я тебе не верю.

ВТОРОЙ: Но это уже не столь важно.

ПЕРВЫЙ: А хочешь узнать, как зовут меня?

ВТОРОЙ: Мне безразлично.

ПЕРВЫЙ: Ты жестокий.

ВТОРОЙ: Я один из главных немцко-фашистких преступников, идеолог расизма, насилия и захватнических войн. В общем, гад – я, каких свет не видывал, и педерастов ненавижу, я их ставил к стенке… Я их…

ПЕРВЫЙ: Один из нас врет. Потому, что я – Геббельс. Я Геббельс и я не люблю крови и люблю мужчин. Лично себе я доверяю, а вот тебе меньше. Чем ты докажешь, что ты Йозеф Геббельс? Не Кристоф Глюк, а Геббельс. И если ты тот за кого ты себя выдаешь, тогда я кто?

ВТОРОЙ: Мне это не интересно.

ПЕРВЫЙ: Послушай, перестань. Я понимаю, что умное лицо – это еще не признак ума, но не до такой же степени. Ты глуп! Ты видел себя?

ВТОРОЙ: Видел. А где твоя выправка, слюнтяй! Ты даже на этот мир смотришь через анальное отверстие. Тоже мне Геббельс. А ты видел себя?

ПЕРВЫЙ: Да. Ты на себя посмотри…

ВТОРОЙ: Видел. Помню. Послушай, а с чего ты решил, что являешься Йозефом? По-моему, ты притворщик. Выдумал себе благовония и балдеешь от своего полета фантазии.

ПЕРВЫЙ: Я понял. Я всё понял. Ты хочешь меня обидеть.

ВТОРОЙ: Нисколько. Но всё-таки Геббельс – это я.

ПЕРВЫЙ: Давай проще: если ты Геббельс, тогда я кто? Кто я такой? Почему во мне явная уверенность? Ответь мне – кто я?

ВТОРОЙ: Отголосок смерти.

ПЕРВЫЙ: (кричит) Кто!?

ВТОРОЙ: Мне это не интересно.

ПЕРВЫЙ: Вот так вот у нас всё, нам не интересно, что происходит у нас за стенкой. Не интересно. Мы такие не любопытные… (плачет) Бессердечные, алчные. Нам всё ровно, сколько евреев было сожжено вчера. Мы же считаем себя высшей расой? Мне горько, понимаешь, горько. (кричит) Го-рько! Го-рько! Иди поцелуемся, мой любимый! Мой исцелитель, мой Боткин!  

ВТОРОЙ: (вырывается из объятий) Ты идиот! Я не Боткин, я Геббельс. Уйди!..

ПЕРВЫЙ: Ладно. Стой. Стой. Что тут происходит вообще? Я так не играю. Ну, какой ты, фашист?! Какой ты, в жопу, фашист?! Посмотри на себя. Что у настоящего фашиста может быть такое фальшивое лицо? Почему ты спокоен, как удав? Ты о чем-то умалчиваешь?

ВТОРОЙ: Я молчу, а не умалчиваю. Молчу и слушаю твой бред. Потому что, это твоё последнее слово. Так и знай, я от тебя избавлюсь… Тебя уничтожит истинный ариец с нордическим характером, тебя рассадника содомии, тебя истерика, тебя…  

ПЕРВЫЙ: Ты посмотри, драматургу особо удается пафос. У тебя хорошо получается, ты хорошо исполняешь свою роль. Станиславский просто.

ВТОРОЙ: Я не Станиславский, я Геббельс. И мой наркотик – это власть, диктатура закона, где закон диктую я, (кричит) Йозеф Геббельс, уполномоченный по тотальной военной мобилизации, идеолог насилия. Я бесчинствую! Я рву и мечу! Я разрушитель общественной морали. Я всё делал «вовремя», ибо я делал историю. Меня ломает без власти! А ты нюхал настоящую власть, собиратель? Посмотри на свои руки, какой ты Геббельс, ты дешевый выплеск героина…! И если вдруг кому вздумается смотреть на мир из анального отверстия, я посоветую залезть ему в твою шкуру! Сосунок!
(начинает танец «фашистского приветствия», танцует, кричит «Sig », мнимая толпа вторит «Heil!»,  опять ВТОРОЙ кричит «Sig», толпа вторит «Heil!», ПЕРВЫЙ кричит «Sig»… тишина.)

ПЕРВЫЙ: (кричит) Почему! Почему?! Почему они меня не слушают? Ты испортил мнение обо мне, ты навредил мне… Ты… Почему?!

ВТОРОЙ: Потому что ты коллекционер. Не трогай больше меня, ты меня утомил. (подбрасывает в огонь книги Замятина «МЫ», Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и «греется»)

ПЕРВЫЙ: Я понял. Ты хочешь меня обидеть.

ВТОРОЙ: Почему ты так на себе сконцентрирован? Я настоящий наци, железная воля, дух солдата, культ вождя, пойми ты, дурак!

ПЕРВЫЙ: А я кто?

ВТОРОЙ: А ты Кристоф Глюк.

ПЕРВЫЙ: Вот это доигрались!

ВТОРОЙ: А то.

ПЕРВЫЙ: Вот это ты дал. Ладно. Давай поговорим с тобой по другому…

ВТОРОЙ: На другом языке?

ПЕРВЫЙ: Давай так. Хочешь быть Джеордано Бруно? Будешь думать, что земля всё-таки вертится, будешь безгранично верить в это. Хочешь? Не хочешь что ли? Нобелевской премии, правда, тогда еще не было, но всё же… Не хочешь. Тогда будь императором Нероном. Будем с тобой ходить, важничать, оба сатрапы, оба изверги, оба злодеи, каких свет не видывал, того и гляди в оба. Я буду с тобой соглашаться, что ты – поэт, что в тебе есть что-то от бога. А еще лучше будь Владимиром Владимировичем Маяковским, будешь ходить из угла в угол выбивать ритм. Я могу с тобой и не здороваться за руку, если ты брезглив, ради бога. Будем вместе вспоминать историю с Лилией Брик и трогать друг друга за ляжки. Хочешь? Нет. Может заделаем тебя под Ван Гога, будешь малевать пейзажи, натюрморты, портреты… Не желаешь? Сейчас я подумаю. Ну знаешь, то что я тебе сейчас предложу… Ты никто иной, как Курт Кобейн! Полная нирвана! Бесчувственное бревно! Люди безумствуют! Чем тебе не власть?(пауза, опустошение, смирение) Да, в принципе, мне плевать, считай себя кем хочешь, хоть Иисусом Христом.

(Удар. Удар давления. Мозг дает разрядку)

ПЕРВЫЙ: Когда уколешься – мозг приобретает какую-то другую окраску, какой-то другой вкус. На языке небольшая кислинка, на уме путь сновидений, на глазах пелена, в сердце ощущение свободы, покой и запах… Нескончаемый запах! Запах мозга!
(гул появляется и нарастает)

ВТОРОЙ: Послушай, это не моя песня! Это не мой танец!

ПЕРВЫЙ: Это наш танец! Это бал. Мы с тобой удачная пара. Мы потом проникнемся друг другом. Мы войдем в чужое, мы завоеватели, мы владельцы крематориев, крематориев душ! Мы будем частью сна, и не лучшей его частью. Это мой второй выход на сцену, твой первый. Мы будем сниться, сниться и думать о самом главном, о запахах. Мы будем их сохранять, запахи мозгов. Растворится – и в вену, в самую гущу событий, в кровь, в мозг! В мозг еще живого человека! Мы – предсмертные судороги. (успокоившись) Скверная судьба. Мы будем отдавать частицу души умирающим, а их частицу забирать. Так стирается память, и ты уже забываешь кто ты, Курт Кобейн или Геббельс. Я уже забыл лицо той девушки, я уже смутно помню маму. Всё забываю. Один десант в кровь и «ты» -- это уже не «ты». Такая вот диффузия. Страшно? Почему ты молчишь?

ВТОРОЙ: Слушаю твою исповедь. А есть ли этому конец?

ПЕРВЫЙ: Сомневаюсь, что он вообще возможен. Для нас – вечность. А для других есть прекращение – потому что рай – это когда сознания не существует, отсутствует… (поднимает голову вверх и видит красный дым, выходящий с потолка) Кровь. Чувствуешь запах? Попал…

(Автор сидит за столом, вводит шприц до конца и истерически вопит)

АВТОР: Попал… На первый-второй рассчитайсь! ПЕРВЫЙ. ВТОРОЙ…Обманчиво словечко «вовремя»… Но на следующем спектакле я буду еще больше Геббельс, чем сейчас!.. Буду мечтать о мальчике, буду делать девушке хорошо, буду взывать к толпе, буду сжигать десятками тысяч в крематориях, в общем буду жить вопреки… Буду жить в сердцах у настоящих наци!.. Буду! Буду! Буду…

Автор сжигает написанный текст, переворачивает песочные часы с разными крупинками и начинает танец… Автор кричит: «Sig!», толпа вторит: «HeiL!» Прямо перед глазами появляются распущенные женщины, и улыбающиеся фашисты-близнецы проезжают на танке, посылая автору воздушные поцелуи.  Танец заканчивается длинной судорогой, судорогой длиной в жизнь.
Казалось, прогресс уведет нас от порока, но увы.
Идея растворилась в воздухе… Растворилась и родилась снова. Мысль не охватить петлей, не сжечь на костре. Всё продолжается.

Р.S. Литература догорела, ветер раздувает пепел, пепел надежды. Идея диктатуры витает в воздухе. Что сильнее?


Работа завершена 13 февраля 2001 г.  
Обидно, что я потерял первый текст пьесы, написанный в 90-х и поставленный в Институте Культуры. А еще мы ее с режиссером Наташей Груздевой ставили и снимали в Кемерово как телеспектакль. На ГТРК Кузбасс. Только тоже переписывали. Там вместо "Геббельса" делали основным персонажем "Курта Кобейна".
                          
Решетников Сергей