«Тайна одноглазого змея» рассказ

Детства советского чистые глазёнки, когда не было еще порнухи.

Есть поговорка, все девочки снизу одинаковы. Ничего подобного. Абсолютно неверно. Бля буду, они разные.

Внутри девочки – черт ногу сломит, срам господний, хуем кашу помешай, в рот не клади и не мур-мур. О женской душе мужчинам и писать не стоит. Внешне девочки полный раздрай: лепота, эклектика, порнуха, пирсинг в самых неожиданных местах особенно в пору эмансипации. О внешности многое написано. Я хочу написать про девочек снизу. Девочки между ног – это впечатляюще, дьявольски интересно, незабываемо, сногсшибательно. И об этом, блин, как-то писатели-мужчины умалчивают. Не договаривают. Стесняются. Или ни фига не знают. Спят со своими женами и любовницами в темноте, под одеялом… Ручаюсь, куннилингус ни разу не делали. Слова такого не слыхивали. Знать обо всем этом не желают. Или просто пристрастились к мужчинам. Приравнивают себя к Платону, или, чего хуже, к Уильяму Берроузу. На этот счет из далекого детства помню прибаутку – лучше нет влагалища, чем очко товарища.

Я заинтересовался девочками снизу будучи маленьким. Что же они там такого прячут? Какое такое чудо? Неужели у них не такой же стручок, как у всех мальчиков? Может быть, он у них значительно больше? Я рос в семье, где не было маленьких девочек, сестренок, племянниц. И вот, когда к нам из Красноярского края впервые приехали родственники, тетя Наташа с семьей, я устроил охоту за своей двоюродной сестренкой Ксюшей. Ксюше, так же как и мне тогда, было восемь лет. Вполне взрослая девочка. Я старался уловить момент и заглянуть ей под юбку, чтобы увидеть Чудо. Сам я готов был показать свое совершенно обычное устройство без стеснений и комплексов. Но Ксюша не просила смотреть. Видимо, ее не интересовало, что содержится у меня в штанишках. Или я не предлагал. И вообще, надо сказать, разговоров о мужских и женских письках у нас не было никогда. Говорить на такие темы – у меня находился язык в жопе. А у неё – не знаю где. Но охота за сестрой не прекращалась. Через неделю мне удалось подсмотреть, когда она переодевалась. Но увидел я только голую жопу. Отчего ужасно расстроился. Потому что жопа была как жопа. Самая обычная жопа, как у меня, как у Мохи из соседнего подъезда, как у Пимыча, с которым мы купаемся каждое лето на Алчедате. Что у сестры перед жопой, увидеть мне так и не посчастливилось.

Спустя год Моха самостоятельно освоил одну потрясающую вещь – «дрочить». Он позвал меня на Полянку. Полянка – это пустынное место за 25-м домом, где не ходили приличные люди, где располагалось неказистое футбольное поле, за ним буераки, глиняные холмы и небольшое озеро, на дне которого лежали каркасы от старых автомобилей, на зеркальной поверхности регулярно плавали вздувшиеся утопленные веселыми ребятами кошки, а над этим всем кружили кучи комаров и глазастые стрекозы. Иногда вечерами на берегу озера собирались местные пьяницы: «химики» с изрисованными телами или панки – поклонники Егора Летова, исписавшие своим говном стены моего подъезда. «Химики» пили водку, закусывали хлебом, тискали шлюху Галюху-щель, мастерски матерились. Панки жрали портвейн, занюхивали друг у друга грязными хаерами, играли на расстроенной гитаре без первой струны. Часто пацаны на Полянке устраивали махачи. Двое подростков мерились силами, дрались, били друг другу морды. Остальные пацаны в качестве зрителей стояли, широко улыбались нечищеными, в желтом налете зубами, кричали матом, аплодировали, болели за того или другого драчуна.

- Ну чё! Шакал! Махача!? – кричал один задиристый подросток другому.
- Махача! Я убью тебя, бычара! – изобразив на лице жестокость, кричал другой малец.

И они со злыми лицами, сжав маленькие кулачки, сходились на Полянке. И не было пощады. И черные вороны, чувствуя кровь, кружили над Полянкой. И дрались пацаны чаще до первой крови. Там я один раз навалял Лехе Федорову. Там же меня однажды обиходил Корчуган. Обработал так, что я шел домой измазанный собственной кровью из перебитого носа, мотал сопли на кулак. Слёзы сами собой катились из моих глаз. Я стыдился, но ничего не мог с собой поделать. Под левым глазом назревал яркий синяк. Губы распухли и полопались в двух местах. После этого мама не пускала меня на улицу два дня. Два дня я сидел дома, лепил пластилиновых солдатиков. Один из моих солдатиков походил на Корчугана. Второй был «хорошим» и чуть-чуть походил на меня. «Хороший», безусловно, победил «злодея». Возмездие свершилось. Через неделю мы с Корчуганом помирились, пожали друг другу руки. И я автоматически спустился в классе по махаче на третье место после Корчугана. Ну да ладно! Что ж! Такова, как говориться, «се ля ви». Первым по махаче в нашем классе был Мина. Он был самый крепкий, самый спортивный, откормленный на деревенском молоке. Жил в деревянном одноэтажном доме в поселке Центральном, что в трехстах метрах от официальной границы нашего провинциального городка. Мина из многодетной семьи. Мало того, как выяснилось потом, родители его оказались баптистами. Они категорически запретили ему вступать в пионеры. Каждые выходные они всей семьей ходили в молельный дом, построенный на средства общины, и молились, наверно. Как я потом выяснил, практически весь поселок Центральный населяли баптисты. Люди хорошие, добрые, но не желающие признавать Советской власти, отказывающиеся вступать в пионеры, комсомол и коммунистическую партию. Я спрашивал у мамы – почему? Она пожимала плечами и говорила – вера такая. Я не унимался – а что за вера? Они сказали, их бог тоже Иисус. Как так? Мама пожимала плечами. Мне тогда вообще странным казалось само понятие веры, потому что с первого класса в нас вбивали, что Бога нет, что религия – это полная глупость, социальная паранойя. Что человек произошел от обезьяны. Меня, признаюсь честно, не очень радовала версия происхождения человека от обезьяны. Я однажды был свидетелем, как обезьяны в зоопарке какали себе в ладошки, потом с удовольствием уплетали за обе щеки свои большие коричневые калтушки. Надо сказать, видя это, я вспоминал Дарвина нехорошими словами. Хотя в Бога я всё равно не верил. А у моей бабушки Оли на стене висел церковный календарь, и по христианским праздникам она посещала церковь, приносила оттуда святую воду, которой я брезговал. Я наблюдал за бабушкой Олей и смеялся над маленькой иконкой Богоматери, которая лежала у неё в шкафу. Она просила, чтобы иконку положили ей в гроб. Над этим я смеялся еще больше.

- Зачем тебе иконка в гробу? Бога нет, бабушка Оля! – громко говорил я за ужином, - девственница не может родить ребенка.

На ужин бабушка часто готовила мне сладкий молочный суп с лапшой. Спустя годы, очередной раз, оставшись один без жены, я решил приготовить себе молочный суп с лапшой. Нашел в Интернете рецепт. Купил лучшего молока и лапши. Сварил. Увы, суп оказался не таким вкусным, как двадцать лет назад мне готовила бабушка Оля. Наверное, молоко было другое.

Так вот, я ел суп и доставал бабушку:

- Бабушка, а Бога нет! Христос – это глупости, выдумка, чухня! Ха-ха-ха!

Она никогда на это не отвечала. Лишь однажды, вздохнув, тихо-тихо сказала:

- Вырастешь, поймешь.

Я вырос и понял.

Вернемся на Полянку. Иногда на футбольное поле являлись отбившиеся от стада коровы и, приподняв хвосты, срали большие лепешки, которые потом доставляли неудовольствие юным футболистам. Полянка была глотком свободы, которой так не хватало в городе. На Полянке можно было укрыться, полежать на траве, послушать дыхание земли, подумать о текущих делах и событиях, посмотреть на чистое небо, послушать птиц. Туда-то Моха и привел меня, подогревая моё любопытство.

- Я тебе щас такое покажу! - возбужденно говорил Моха на ходу, - Такое покажу!

Я торопился за ним, тормошил его за рукав старой клетчатой рубашки и в нетерпении спрашивал:

- Ну скажи, чё это такое? Хотя бы примерно…
- Щас увидишь, - улыбался Моха, на секунду остановившись, - щас такое увидишь! Закачаешься!

Он шел дальше. Я спешил за ним. И представить себе не мог, чего такого чудесного Моха хочет показать. Может он покажет мне убитого, покрытого опарышами орла, кружившего неделю назад над Полянкой? А может… Может он нашел клад? Точно, блин! Он, наверное, нашел клад Колчака, который по преданиям зарыт именно у нас, в нашем районе, недалеко от Транссибирской магистрали. Где этот клад – никто не знал. Чёрные копатели из Москвы и других регионов изредка приезжали к нам, расспрашивали старожилов и с остервенением вгрызались землю. Рыли, рыли и рыли. Тонами переворачивали землю, глину, песок. Однажды нашли винтовку Мосина со сгнившим прикладом и человеческий череп. Выбившись из сил, окончательно разочаровавшись, копатели бросали лопаты, собирали манатки и валили отсюда. Потому и Полянка наша перерыта во многих местах. Из этих ям мы, детьми, делали себе землянки. Использовали их в качестве окопов для игры в Войнушку. «Воевали» за Красных, воображая себе Колчака, как злого одноглазого небритого бандюка.

- Ты нашел золото Колчака? – спросил я у Мохи, снова ухватив его за рукав рубашки.
- Лучше, - коротко ответил Моха.

Моха – это мой лучший друг детства, мой сосед по дому. Вместе мы пошли в первый класс, вместе потом доучились до девятого класса. Но самый пик нашей дружбы пришелся на начальные классы. Я даже ревновал Моху, когда он за мной не заходил и сваливал с Шуркой Шабуниным или Жекой Ластиком играть в Войнушку или красть в саду у тети Нюры ранетки «Золотой налив». Я ужасно обижался, когда Моха играл в футбол или ходил на старое кладбище смотреть призраков без меня. Мне казалось, что мы должны быть вместе всегда, не смотря ни на что. Я не понимал, как мы будем жить потом, когда поженимся на девочках. Как мы будем друг без друга? Моха – самый близкий мой человек (был тогда, или так мне казалось). Самый настоящий Друг, которому я мог доверить самую сокровенную тайну. И сейчас Моха вел меня на Полянку, чтобы показать Чудо, чтобы удивить меня.

- Ну, блин! Чё же это такое?!

Мы пересекли футбольное поле, перешли буерак. Я испачкал кеды в сырой глине, сказал:
- Блин!
Моха огляделся кругом, убедившись, что никто нас не видит, спрятался за холм и прошептал:
- Иди сюда!
Я спустился с холма к нему и увидел Чудо. Моха достал из трико, что-то крупное, лиловое, похожее на фашистскую торпеду. Письку в стоячем виде я наблюдал впервые в жизни. Вот это да! Я открыл рот от удивления.
- Видел?! – блестя глазами, сказал Моха.
- Почему… это… так? – спросил я, присев на глину рядом с Мохой, не отводя глаз от письки.
Моха, удовлетворенный произведенным на меня впечатлением, подмигнул, улыбнулся и сказал:
- Щас еще такое увидишь! Закачаешься!

Я подумал, что чудеснее этой напряженной письки я смогу еще увидеть? Что может быть необычнее ее? А Моха стал двигать рукой, орудовать писькой, дрочить. И она как живая, как большой земляной червяк, изгибалась, меняла форму. То напрягалась и наклоняла лиловую головку вперед, то распрямлялась и морщилась. Мне показалось, что Мохе больно от таких движений, потому что он изменился в лице. Мне стало его жалко.

- А ты не сорвешь с нее кожу? – спросил его я.
- Не-е-ет, - уверенно сказал Моха, продолжая орудовать рукой.

Широко открыв рот, я наблюдал за Мохой. Это было самое потрясающее зрелище за последний год. Лучше этого в прошлом году был только жираф в зоопарке. И вдруг в трикушках я почувствовал напряжение. Я почувствовал, как моя писька напружинивается и растет. Мне стало страшно! Ёлки-палки, она ожила и зашевелилась! Что это было? И что с этим делать? Я испугался. Она стала выпирать из-под трикушек. Я попытался прикрыть это дело рукой. И сказал Мохе:
- Может, хватит? Пошли лучше на помойку пробки собирать.
Моха изобразил на лице неудовольствие, нахмурил брови и сказал:
- Ты чё! Щас будет самое интересное.
Моха продолжал работать рукой, весь красный от натуги и возбуждения.
- Щас! Погоди-погоди! Увидишь, чё будет, - успокаивал он меня.
Я стал бояться того, что может произойти. Что там будет? Я, как прежде, придерживал рукой трикушки, чтобы из них не выпирало мое неожиданное пульсирующее Чудо. А Моха старался, шурудил рукой, чего-то добивался. Потом он устал, взял лиловую шишку в левую руку, а правой накрыл сверху.
- Так еще лучше, - сказал он, - как будто…
Но не договорил.
- Как будто что? – спросил я.
Моха остановился и внимательно осмотрел меня.
- А покажи свой?
Я замахал руками и запротивился:
- Да ну! Ты чё!
- А чё? – не унимался Моха, - покажи.
- Вот еще! Придумал! Не, не покажу, - упирался я.
Моха вдруг засмеялся:
- Да у тебя там ничего нет! У тебя там, наверно, как у девчонки!
- Почему как у девчонки!? – обиделся я, - а ты видел, что ли у девчонки!?
Моха стал серьезен.
- Видел. У меня же Танька, сеструха, старшая. У нас щёлка в ванную. Танюха, когда моется, я подойду к двери, пристроюсь к щёлке и зырю. У девчонок нету такого как у нас… У них… - он прочертил пальцем линию в воздухе – У них полосочка и дырочка просто… Понимаешь? Тогда я прочухал… У меня в штанах всё зашевелилось.
- Просто дырочка и полосочка? – разочарованный спросил я.
Моха не стал отвечать на мой вопрос и засмеялся:
- Меня пару раз маманя за ухо оттаскивала от щёлки, приговаривая: такой же кабель растет, как и отец.
- Кабель? – почему-то спросил я.
- Ну да, - ответил Моха. И снова принялся шурудить лилового друга, похожего на земляного червяка, который за это время слегка поник лиловой головой.
- А ну, покажи свой, Серёга! – снова обратился ко мне Моха, продолжая однообразные движения.

Я подумал, скрывать нечего. В конце концов, Моха мой лучший друг. Ему можно было доверить всё, взяв с него слово ничего никому не говорить.

- Это будет наша с тобой тайна? – спросил я у него.
- Да-да, - торопливо ответил Моха.
- Давай поклянемся, - серьезно сказал я.
- Клянусь, - сказал Моха, не отрываясь от своего лилового друга.
- Тоже клянусь, - проговорил я через некоторую паузу.

Я быстро достал из трикушек свою чуть-чуть напряженную письку. Моха посмотрел на меня и сказал:
- Поделай так. Как я. Подрочи.
Я замахал головой и решительно сказал:
- Нет. Не могу.
Моха улыбнулся:
- А чё?
- Нет. Не хочу. Больно, - и я спрятал письку обратно в трикушки.
Моха возмутился:
- Ты чё! Больно?! Кайфово!
Я категорически сказал:
- Нет.
Моха не унимался:
- Заебись-заебись! Кайфово! Лучше, чем мороженое.
Последние слова меня поразили. Я снова вытащил из трикушек письку и спросил у Мохи:
- Правда? Лучше, чем мороженое?
Моха продолжал дрочить.
- Конечно, лучше. В два, в три раза! Да, чё в три! В десять! В миллион раз лучше!
Я с недоверием переспросил:
- В миллион раз?
- Ага, - ответил Моха, закрыл глаза, искривился в лице и добавил, - вот! Щас! Щас! Еще чуток! Щас!
- Чё? Щас? – с интересом спросил я.
- Щас-щас! – повторял одно и тоже Моха.

Неожиданно за спиной Мохи выросла тетя Груня, мама Маринки из соседнего подъезда. Тетя Груня подрабатывала уборщицей в нашем подъезде. Я стоял лицом к Мохе. Потому сразу увидел тетю Груню. Она криво улыбнулась и громким неприятным голосом гаркнула:

- Ах вы сволочи!!! Грязные онанисты!

Я сразу, как она подала голос, спрятал письку в трикушки, натянул их по грудь и приготовился бежать. Больше меня напугался Моха, который перед ее приходом закатил глаза и готовился к чем-то важному, что должно было меня удивить больше, чем стоящая лиловая шишка, похожая на большого земляного червяка. Моха, не надевая трико, повернулся к тете Груне и ослепил ее своим уже достойным стоячим богатством, покрытым паутиной вен. Тетя Груня в паузе внимательно осмотрела стоящую письку Мохи и, блеснув глазом, продолжила раскаты:

- Извращенцы проклятые! Яйца вам поотрывать!

И мы с Мохой стартовали, как по отмашке, помчались без оглядки. Дунули к озеру. Потом свернули направо к Центральному, потом через дорогу, и в тополя. Прибежав в тополя, мы почти разом плюхнулись на сухую вытоптанную землю. Я лег на спину, отдышался, и меня пробило на смех. Моха посмотрел на меня с укоризной и спросил:

- Чё ты ржешь?
- Просто так, - ответил я, продолжая смеяться.

Хотел написать про между ног у девочек. А написал про первый опыт онанизма. Ладно. Потом напишу про между ног у девочек. Еще нужно написать о том, как мы в школе мацали девочек. Их мацать очень клево. Это круче, чем мороженое пломбир. Нам очень нравилось мацать. Потом об этом расскажу.