Спайс, 5 глава, Потуши сигарету
Здесь читать 4 главу романа «Спайс» «Катюша - покорительница Москвы»
Салават: Надо же, такой умный, и такой бедный. Неужели, на самом деле, мои боссы голубые? Вот смеху-то будет. Гм. Да. Что за вонь? Смрад!
За окном огромными хлопьями падал теплый снег. Звучал заразительный детский смех. Снег был липкий. Ребятишки играли в снежки. С хохотом, с криками, с визгами, с удовольствием.
А за стеной повисла тишина. На столе в чайном блюдце догорал окурок. Рядом лежал 9-миллиметровый пистолет Springfield и разбитые очки. А если посмотреть шире, окинуть взглядом всё помещение, то с первого взгляда не определишь, то ли это лаборатория, то ли грязная жилая комната. Одна часть помещения больше походила на жилую. В углу кровать полуторка с панцирной сеткой, на которую брошен грязный, бывший когда-то белым, матрац. На матраце комком лежало старое дырявое байковое одеяло, на краю у стены перьевая подушка без наволочки и с тремя пуговицами. Рядом с кроватью старая тумбочка полная разноцветных потертых книг. Обстановка же у окна более походила на лабораторию, какие-то странные приборы, пробирки, клизма и рукописи с цифрами и непонятными схемами. А в целом, грязь и бардак и в той и в другой части помещения неописуемые.
Чей-то хриплый голос нарушил тишину:
- Потуши сигарету.
Опять тишина. Даже дети во дворе затихли.
Окурок продолжал дымить. Чиркнула спичка, зажглась новая сигарета. Снова тишина. Секунда-две-три.
«Может быть, кто-нибудь поднимет этот большой пистолет и начнет палить? Самый резонный выход. Они это умеют. Мне страшно» – думал профессор.
Представим его. Профессор Ивановский Федор Иосифович. Бородатый, волосатый, небрежно одетый мужик. Именно, мужик. Хотя, по сути, он самый настоящий профессор. Черные, как уголь, глаза, в которых сейчас читался страх, близкий к безумию. Густые брежневские брови. Худое тело, на которое были надеты грязная помятая рубашка серо-желтого цвета, а поверх рубахи, старый вельветовый сиреневый когда-то пиджак. Серые не глаженые брюки. И грязные стоптанные внутрь ботинки на шнурках. Только вот шнурки завязанными не были, так как профессор с раннего детства делать это забывал. Такая уж у него натура, - говорила, улыбаясь, мама.
У профессора Ивановского потели руки, потело лицо. Пот прямо сочился из него и уже пропитал всю одежду. Руки были застегнуты за спинкой стула на черные браслеты – наручники. От этого было безумно больно.
Напротив профессора на деревянных табуретах плечом к плечу, как сказочные персонажи из ларца, сидели двое крепких молодых людей. Один крепче другого.
• Салават - красно солнышко и Еремей - востры волосы
Представим первого. Он совсем уж богатырь, шкаф, как сказали бы дети в нашем дворе. Нога - 46-го размера, наверное, а то и 47-го. Его звали Салават. Без фамилии (так принято). Лет ему… около тридцати или чуть больше. Мастер спорта по пулевой стрельбе. Рыже-огненная голова, как у стриженного африканского льва. Росту под два метра (а то и выше) и плечи широченные. И самое главное - на правой руке у него был заметен хирургический след, вместо указательного пальца - как большой коготь - титановый сплав. Чудо-палец, которым Салават, как финкой, легко протыкал брюшины своих врагов, пробивал тонкие стены зданий, вскрывал легковые машины и даже БТРы. Говорят, на его палец было насажено семь человек. Со смертельным исходом (семь важных персон - семь заказных убийств в законе). В том числе и великий террорист Хаттаб. Да-да-да. Говорят, это сам Салават убил Хаттаба. Если Хаттаб не миф - то его точно мог убить Салават. Хотя это только слухи, которые сам Салават подпитывал разными байками.
- Зачем мне врать, - улыбаясь красивой улыбкой, рассказывал друзьям Салават.
Немногие знали, что Салават во время первой и второй чеченских компаний исполнял долг в Северной Корее. Поэтому и история про Хаттаба, по сути, становится невероятной. Хотя... Всё может быть. В любом случае, красивая легенда осталась красивой легендой. Звание он имел… Неизвестно, какое звание. Должность тоже непонятная. Он прекрасно понимал, что сегодня его время. Время ЧК, когда он в силе, в фаворе и готов служить на благо родины.
Салават сверлил взглядом профессора, мило улыбался и зубочисткой ковырялся в своих белоснежно белых зубах. И думал, а не толкнуть ли своим чудо-пальцем в тщедушную грудную клетку профессора, от запаха которого скрыться было невозможно. Очень неприятно пахло от профессора.
Так как в романах принято описывать всех персонажей. Продолжим. Второго звали Еремей. Тоже крепкий. Тоже шкаф, только чуть поменьше первого. Размер ноги 43-й. Характер нордический. Ум въедливый. В компьютерной технике шарит исключительно. Хакер с двадцатилетним стажем. Лет же ему приблизительно двадцать пять, двадцать шесть. Что еще? Да, забыл самое главное. Стрижка Ёжик. Волос чёрный и до того густющий, что поговаривают, он, служа на Кавказе, своим хаером зарезал насмерть маджахета Саллаха, а потом убил его семнадцатилетнюю жену Нюёху. Кстати, нужно добавить, что Еремей прежде имел какие-то отношения с этой самой Нюёхой. Так вот. Боевика Саллаха он, предварительно взглянув на часы, уничтожил сразу, вытащив своими волосами печень наружу, а вот с Нюёхой немного повозился. Он заметил на ней пояс шахидки, ловко его обезвредил. Потом, не раздумывая, снял штаны и трахнул Нюёху. После чего вставил ей в задний проход гранату РГД, привязал за чеку к ближайшему дереву, поставил ее обнаженной с гранатой в заднице на самый край скалы, попрощался по-христиански (в смысле, перекрестился) и легонько подтолкнул в спину ногой. Любил он Нюёху. Так все считали. Так он сам, вероятно, думал. Нюёха в слезах разлетелась на мелкие куски, не долетев до дна расщелины. Когда прогремел взрыв, он посмотрел на часы. От начала операции до последнего взрыва прошло 14 минут.
В штабе Еремей благополучно доложил, что своими волосами вспорол живот боевику Саллаху, а террористку-смертницу Нюёху взорвал, то есть обоих благополучно обезвредил. Кровь на волосах была доказательством. Взяли анализы ДНК. Спустя месяц Еремея наградили медалью «За Отвагу». Правда, одни не верили, говорили:
- А как это он не побоялся, что граната вылетит из заднего прохода и не взорвется у него под ногами?
- Да, не побоялся, - защищали Еремея другие, - Потому что он готов был и сам умереть. Он, типа, и сам подумывал о суициде, любил ведь Нюёху, да, очень любил. И она его любила…
- Она его тоже любила?
- Да. Точно так.
Коллеги-сослуживцы долго не отставали от Еремея, почему да почему, почему он так и не трахнул (он ведь никому не сказал, что вначале был секс) свою любовь, самую красивую девушку Кавказа Нюёху, которая, поговаривают, была к Еремею неравнодушна. Все судачили об их романе.
- Нюёха же любила его!
- Нюёха же готова была выйти за него замуж!
- Эх ты! Глупый Еремей! Хоть бы трахнул напоследок! Ну, скажи - трахнул?
- Нет, не трахал, просто убил.
- Дурак! Бедная Нюёха!
- Дурак! Глупый, глупый Еремей.
Сейчас Еремей сидел перед профессором и держал в руках небольшой прибор, похожий на карманный ноутбук и сосредоточенно смотрел в монитор на регулярно меняющиеся графики. Он время от времени притрагивался к своему носу, как будто проверял на месте он или не на месте. Стояла гробовая тишина. До-олго стояла. Салават поднялся со своего места, опять подошел к столу и притронулся к пистолету Springfield, качнул его слегка и с голливудской улыбкой уставился на профессора.
Федор Иосифович вздрогнул.
- Ну так... - ковырял в зубах зубочисткой огромный Салават, - Федор Иманович... Ну же?.. Ну…
Салават нарочито коверкал, неверно называл отчество профессора Федора Иосифовича Ивановского, но самому профессору это было уже безразлично. Он был уверен, что эти два человека, два огромных человека пришли его убивать. Убивать как в 37-м. Убивать так же, как его отца в 51-м.
- Так вот, Федор Фиофанович... Или Дрофанович? - Салават вдруг громко театрально засмеялся во все свои белые зубы.
Смеялся долго. Смеялся один. Его коллега продолжал сосредоточенно смотреть в свой прибор. Профессору же явно было не до смеха. Он чувствовал, как больно сжимают браслеты его запястья. Салават же смеялся так, как будто сказал очень забавную шутку, или рассказал безумно смешной анекдот, и надеялся, что вслед за ним засмеется еще кто-нибудь. И даже потом, осмыслив ситуацию, поняв, что никто из присутствующих никак не отреагировал на его юмор, прекратив смех, он не стушевался, наоборот, даже слегка приободрился и серьезно сказал, вытянув руки по сторонам:
- Смешно. Да, смешно. Тут надо смеяться. Так вот, Федор Ианыч, - утерев слезы смеха с лица, окончательно успокоившись, присел на краешек стола Салават, - Перейдем к делу. Почему у вас в лаборатории нет зубных нитей, кстати? А? Флосок. Или как их? Без них очень неудобно и негигиенично. Плохо без них. А вы любите жареный бифштекс, профессор?
Профессор молчал, будто не слышал вопроса. Салават вздохнул и вопросительно посмотрел на Еремея.
- Потуши сигарету, - бросил Еремей, не отрывая глаз от маленького ноутбука.
Салават опять никак не отреагировал на просьбу Еремея, вновь повернулся к профессору, улыбнулся и зачем-то подмигнул ему. Уже два окурка продолжали дымиться в блюдце из-под кофе.
Салават продолжал улыбаться. Застыв в одной позе, пристально смотрел на профессора Ивановского. Профессор же глядел в пустоту.
- Ну, – сказал Салават, подталкивая профессора к диалогу.
Профессор Ивановский, закусив верхний ус, молчал и качал головой.
- Господи, - показал Салават на бороду профессора и строго спросил, - Откуда ты такой взялся? Скажи? Из какого леса сбежал, чудовище страшное?
И сам опять вдруг громко засмеялся. Потом также вдруг перестал смеяться и сильно схватил рукой за бороду профессора, намотал на кулак, слегка приподнял к себе и жестоко сказал:
- Т-ты-ы! Чувырла! Я ПРОШУ, ЧТОБЫ ТЫ РАБОТАЛ НА РОДИНУ! КАК Я! КАК ЕРЕМА! ПОНЯЛ! УРОД! ЧЁ ТЫ ВЫКАБЕНИВАЕШЬСЯ!? РАБОТАЙ НА РОДИНУ!!! И РОДИНА БУДЕТ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ, УРОДА СТРАШНОГО!!!
К Еремею он повернулся уже совсем другой, улыбающийся и милый, как плюшевый медвежонок. Он спокойно, почти полушепотом спросил:
- Он будет работать на нас? Что говорят твои приборы? Господи, что за вонь...
Ерема, пожалуй, впервые за долгое время поднял глаза на Салавата, и с едва заметной улыбкой сказал:
- Не работает.
- Что – не работает?
- Метода.
Салават глубоко задумался.
Дети за окном снова смеялись, продолжая играть в снежки. И вдруг кто-то из них истошно закричал, видимо, от боли, а может быть больше от испуга. Постепенно плач затих.
- Жаль, что у вас нет детей, - наклонив голову набок, прищурив один глаз, спокойно сказал Салават.
Через некоторое время он обратился к Еремею:
- Жалко, что у него нет детей. Правда, Ерема?
Ерема не ответил на вопрос. Он был погружен в процесс, продолжая сосредоточено наблюдать за графиком и нажимать какие-то маленькие кнопки. Он как будто играл в компьютерную игру, однако, если подойти ближе, то можно увидеть, что на экране прыгают графики, рисуются линии, появляются символы, загораются цифры. Он уже два года обучался работать с этим компьютером, с этим секретным инструментом разведки.
А профессору было безумно больно. Профессор Ивановский впервые в жизни почувствовал на своих руках тиски наручников и эту боль в руках. Нужно сказать, он вообще не привык к боли, так как был тихим послушным ребенком из интеллигентной семьи, на улицах с мальчишками не дрался, больше сидел в библиотеках, а, повзрослев, закончив кафедру, защитив диссертацию по химии, глубоко погрузился в науку, вел затворнический образ жизни и появлялся на улице крайне редко. Мама в детстве его научила, что вся боль идет с улицы. И вот сегодня с этой улицы в его дом постучалась боль. Постучалась, он спросил - кто, ему в глазок улыбнулись, показали удостоверение с гербом. Он сказал - не понимаю, и открыл. Они вошли, предложили сотрудничество. После категорического отказа, перешедшего в крик, Салават ударил профессора дважды под живот, застегнул наручники и стал запугивать. Поначалу Ивановский считал всё происходящее недоразумением, а потом, ощутив физическую боль, не на шутку испугался.
- Сигарету потуши, - снова сказал Ерема, не отрывая взгляда от графика и цифр на экране.
Но улыбающийся Салават снова ничего не ответил и - не собирался тушить сигарету. Он глубоко вздохнул, потянулся, зевнул, так, как будто только что проснулся. Причем зев этот был похож на медвежий рык. Профессор даже вздрогнул от неожиданности. Салават же спросил:
- Что случилось?
Профессор думал, анализировал ситуацию. Зачем они к нему пришли? Он хотел служить науке, а не органам безопасности. О его изобретении должен узнать весь мир. Он слишком долго над ним работал, чтобы вот так в угоду кучке власть имущих, для черных дел чекистов, отпрыскам сталинских опричников отдать свое изобретение. Отдать свое дитя, которое он родил и воспитывал десять трудных лет, не доедая, не досыпая, не обращая внимания на свое полунищенское состояние советского, а потом российского ученного, которого выгнали всё-таки из академии наук. Вернее, он ушел оттуда по собственному, типа, желанию, потому что видел как делают карьеру различные профессора и академики, как они воруют работы своих учеников и выдают за свои, как они делают анальный секс со своими ассистентками и ассистентами и как у них сосут старые профессорские подстилки времен Королёва, делавшие когда-то секс с профессорами времен Циолковского. Как эти профессора и академики строили себе сначала на деньги партии, а сейчас на деньги государства огромные дачи. Ему было противно такое положение дел, и он уволился. Вернее его уволили. При уходе он хотел сказать обо всех работниках всю, что ни на есть, правду. Два дня репетировал дома. На одной из вечеринок пришло время показывать спектакль. Возможность была. Слово ему дали. Но... Тут... так как... Чертовщина какая-то! Переволновался Федор Иосифович, все слова из головы повылетали… Поэтому, без должного эффекта легонько махнув рукой, сказал как-то даже шепотом, каждое слово по отдельности: «Ёпт… Вашу… Мать!» Сказал так, что услышали его только те, кто стоял в шаге доступности. Должного эффекта это не произвело. Мало того, в его ботинок подкинули кусочек собачьего или, бог разберет, кошачьего кала. Только Федор Иосифович обнаружил его тогда, когда собирался восвояси и влез ногой в ботинок. Вот вони-то было! Неописуемо! И смеху тоже много вдруг как-то сразу возникло. Одни говорили, что это кот академика Длеплевотина Григория Андреевича – проказник.
- Он - этот проказник кот английской породы никак не может смириться с русским духом, и гадит в самые, что ни на есть русские ботинки. То есть, ботинки с русской душой, - сказал лысый профессор Чичибабин.
Но потом, когда стали анализировать отчество (Иосифович), происхождение и, собственно, фамилию пострадавшего, решили, что кот совершенно не прав, приняв Ивановского за русского.
- Кот был не прав - кричали одни.
- Да, это не кот. Это проделки академика Длеплевотина, - говорили шепотом другие.
Один важный господин в отрытую зачем-то сказал:
- Да, Ивановский еврей на сто процентов. Отвечаю за свои слова, - и почему-то покраснел.
Ведь уже давно закончился разговор о том, еврей Ивановский или не еврей. То есть, все решили, что это, безусловно, уже не к месту.
И опять заговорили о коте. Скорее даже подумали, что кот Длеплевотина Григория Андреевича просто проказник, стервец, и несколько человек громко сказали, что кота нужно непременно кастрировать, чтобы он впредь не гадил в ботинки различных профессоров.
- А вдруг он МНЕ в ботинок насрет? Вдруг? Я ведь Чичибабин. Я к семитскому сообществу точно не принадлежу, - говорил профессор Чичибабин, кусая заусенцы на своих пальцах.
Никто тогда и не заметил, как профессор Ивановский исчез из поля видимости.
Ну и всё. На этом собственно карьера Ивановского в государственной структуре благополучно закончилась. Он засел за научную работу дома. Ни начальников тебе - дураков, ни проверяющих - дебилов! Красота и только. Хотя… Кушать, конечно, время от времени хочется. Жрать, извиняюсь за выражение. О, господи! Как хочется есть! Трудился он круглосуточно, не выходя из дома. Вел затворнический образ жизни, отпустил бороду и пугал своим диким видом малолетних детей, когда примерно раз в десять дней выходил из дому за какими-то продуктами. Увидят его детки малые, трехгодки, четырехгодки, бегут к мамке в слезах, плачут:
- Колдун! Леший! Черт! Привидение! Дьявол!
Позже в нулевые годы Волосатым Шреком однажды почему-то назвали.
Да, именно. Стали с тех пор профессора Ивановского за глаза называть Волосатым Шреком. Хотя на мордатого Шрека профессор похож не был. Еще его называли ласковее – Бородатый Доктор. Хотя он уже давно был профессором, но всё равно - Бородатый Доктор. Доктор бородатый.
Некоторые его жалели. Даже подкармливали. Летом, кто огурцов пару килограммов со своего огорода даст, кто клубники полведра. А бабушка Зина однажды приперла для Бородатого Доктора целую огромную с три головы тыкву. Только Профессор не знал, что с ней делать. Но потом съел помаленьку в течение месяца.
Одному Богу известно, как профессор Федор Иосифович Ивановский пережил начало 90-х, когда у него закончились деньги. Говорят, что ему помогал один еврейский друг. Ивановскому, будто бы, профессор из Ашдода присылал посылки с едой и небольшие деньги. Кем был это еврейский друг? Так и не нашли ответа на этот вопрос. Спустя десять лет после развала Империи Коммунистов этот человек бесследно исчез. Одни высказывали предположение, что этим человеком был однокурсник Ивановского, эмигрировавший в Израиль в 80-х. Другие предполагали, что профессора Ивановского поддерживала Новая Семитская группировка, желавшая захватить власть во всем мире. А небольшая кучка космических фанатов настаивала на версии, что Ивановского прикармливали инопланетяне. Но зачем, скажите, инопланетянам селиться в Израиле, и из Ашдода слать посылки? Когда можно было посадить свой космический корабль где-нибудь близ Москвы, например, в городе Королеве, откуда доставлять съестное до столицы гораздо легче. Не правда ли?
- Мы не намерены отвечать на провокационные вопросы - говорили приверженцы идеи инопланетного вмешательства.
Как бы там ни было, но Ивановский выжил в начале девяностых, мало того, он за годы работы синтезировал несколько препаратов и был на пороге важного открытия. Но об этом мы еще поговорим.
Пока же Салават и Еремей его держали в наручниках.
Салават поднялся со своего места, подошел к профессору и снова начал говорить:
- Профессор, вы понимаете, ту ответственность, которая возложена теперь на вас?
Профессор не ответил.
- Профессор, вы боитесь боли?
Тот молчал.
- Я не понимаю, зачем вам это нужно, профессор? Родина просит вас послужить ей. А вы...
Профессор нервничал.
«Господи, может быть, покинуть эту ужасную страну, где уже был успешно реализован один тоталитарный режим, от последствий которого мы до сих пор не можем избавиться. Раб сидит в каждом из нас. Уехать отсюда навсегда. Бросить всё. И бежать со своим багажом в Америку. У меня ведь ничего, кроме моих знаний нет. А мои знания - это мое оружие. Непременно уехать. Как только мне удастся вырваться из этих лап нужно уехать. Эта страна чекистов и стукачей. Бежать, Федор Иосифович, непременно бежать. Мы надеялись на Горбачева, потом на Ельцина. А получили то, что заслуживаем. Бежать»
- Салават, - вдруг поднял глаза Ерема, когда его аппарат издал продолжительный звуковой сигнал.
- Что? - подошел к нему тот.
Ерема показал ему пальцем на экран. Салават посмотрел, еще шире улыбнулся и вновь обратился к профессору:
- Вы с ума сошли, профессор. Если вы будете так вести себя, у вас нулевые шансы остаться в живых. Мало того, наши профессора, НАШИ, повторяю, наши доктора наук, НАШИ ЛЮДИ атрофируют ваш гениальный мозг и все ваши богатства, все ваши знания пойдут к черту.
«Господи, что у них там за аппарат - думал профессор, - Неужели они могут читать мысли? Черта с два! Неправда. Максимум, на что способен этот «чудо-прибор» - это считывать энергетическое поле, энергию напряжения мысли, энергию потока сознания. Ха. Что вы можете? Ничего. Господи, как страшно. Как я боюсь боли. Я не привык к этому. А если они меня закроют в своих застенках... на Лубянке… Я не вынесу этого. Господи, неужели… Может быть покончить жизнь самоубийством... Покончить... Но как же сам смогу... себя... убить? Удушиться или утопиться. Я так боюсь боли. И смерти. И смерти. Смерти»
- Салават, - еще раз обратился Ерема, увидев еще что-то более важное на экране своего монитора. Аппарат сигналил.
Салават заглянул в экран и впервые перестал улыбаться. Он щелкнул как ножом-выкидухой своим вмонтированным в палец огромным ногтем, из титанового сплава. Лезвие сверкнуло, и Салават медленно двинулся к профессору.
- Как ты думаешь, Ерема, если ме-едленно воткнуть этот ноготок в брюхо профессору, ему будет больно?
Ерема ничего не ответил. Графики на его мониторе поползли вверх. Потом Ерема опять сказал:
- Потуши сигарету, пожалуйста.
И тут Салават впервые отреагировал на просьбу коллеги, он подошел к столу, стал тушить оба окурка.
Аппарат зашкаливал, сигналил как парктрометр, показывающий, что до препятствия осталось ноль-ноль сантиметров. Нервы профессора были на пределе.
Салават, затушив окурки, подошел к профессору и стал танцевать перед ним, неуклюже, как большая обезьяна. При этом он демонстративно грозил Ивановскому своим пальцем с острым ножом на конце. И время от времени щелкал им. Лезвие моментально выходило и входило. Профессор безумными глазами следил за танцором.
За окном смеялись, играли в снежки дети. Вдруг послышался звук битого стекла. Один из снежков попал в окно помещения, где находились наши герои. Удар в стекло был неожиданным, поэтому Салават вздрогнул, повел свою руку влево, не спрятав нож в пальце, и коротким движением руки отмахнул под корень два профессорских пальца левой руки. Профессор завыл от боли.
Еремей с кривой улыбкой посмотрел сначала на разбитое стекло, далее на кричащего от боли профессора, потом с укором - на Салавата. Тот прочитал его взгляд, пожал плечами и с улыбкой сказал:
- Я не хотел, Еремей.
Профессор рыдал от боли. Два отрезанных пальца лежали на полу и шевелились. А снег всё валил и валил. Валил и валил. Густой как сгущенное молоко снег.
- 25.03.2023