Сергей Решетников, писатель, сценарист, драматург. Тот самый Решетников

Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала. Четвертая часть

Голубая моя Москва (часть четвертая)

Голубая моя Москва (часть четвертая)

По ссылке можно вернуться в (Сергей Решетников) 3-ю часть романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» - Есенин, Алла Пугачева

18+

СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
КАРАОКЕ

По дороге в гей-клуб Игорь флиртовал с водителем попутки. Сыпал пошлыми шутками, метал колкими намеками, одаривал нелепыми комплиментами.
– …Как ты мне нравишься. Какой у тебя член? Наверное, сантиметров двадцать? Или больше? А что, если мы с тобой встретимся, перепихнемся? А? У тебя такие шикарные глаза! Просто огонь моего сердца!
Водитель не знал, как реагировать на провокации Игоря. Категорически не врубался – шутка это или конкретное предложение. Он краснел, моргал огромными черными ресницами и после очередного карабейниковского выпада, искривлялся в нелепой улыбке и неприятно присвистывал, с шумом втягивая в себя воздух. Так некоторые люди стараются расчистить от остатков пищи расщелины между зубами, чем доставляют таким, как я, невротикам, массу неудобств.
Я, кстати, тоже не врубился. Но у меня была своя защитная реакция – я смеялся, как сумасшедший. Хохотал над любой глупостью и пошлостью, которую выкидывал разыгравшийся вконец Игорь. Дима же, с которым мы сидели на заднем сиденье, не реагировал ни на шутки, ни на смех. Он тупо смотрел в боковое окно на утопающую в огнях ночную Москву. Надо признать, ночная Москва безумно красива. Она погружалась в ночь. Но сейчас мне не до этого. По мозгам ударила текила. И мне все было по барабану. У меня, по сути, продолжался день рождения. Я запел про себя:
«Я родился мальчиком бакинским,
Родина моя Азербайджан.
Семь девчонок бросил я не глядя, ой, мама-джан.
А восьмая бросила меня…
На свободе трахали мы Олю,
А на зоне петушили Колю.
И теперь пишу, моя родная,
Как хуева жопа Николая…»

– Чё ты улыбаешься? – ткнул меня в бок Карабейников, отчего я пришел в себя.
Я махнул на него рукой, мол, иди отсюда. И он снова принялся флиртовать с водителем.
Карабейников перестал докапываться до него, когда мы прибыли на место. Игорь рассчитался. Дал больше положенного, за что водитель даже поклонился. Мы вышли из машины. Двери – хлоп, хлоп, хлоп! Три раза.
Огни ночного клуба освещали нам дорогу. Уже отсюда слышалась музыка, разрывающее пространство там внутри.
Если честно, я не люблю ночные клубы. Одно время, лет семь назад, я работал ведущим, режиссером клубных вечеринок в родном сибирском городе. Представляете, пипл веселится, кайфует, отрывается, а ты работаешь, выслушиваешь пьяный бред, заводишь их, предлагаешь играть в дурацкие игры? Ты, типа, массовик-затейник. Херня полная! Иногда о тебя вытирают ноги. Иногда посылают нахуй. А иной раз дальше и грубее. Для меня страшнее всего пьяные женщины. Пьяная женщина – это вершина ужаса. Из нее лезет бред, пошлость, похоть. Полный набор грехов. Помесь ругательств, блевотины и безумного либидо. Приходится работать с такой аудиторией.
Когда приходит время, объявляешь мужской стриптиз и благополучно ретируешься. А пьяные мокрощелки орут, пищат от восторга, писают кипятком. Полный улет! Выходят два широкоплечих стриптизера и полчаса под музыку зажигают толпу. Ты же эти тридцать минут отдыхаешь в укромном уголке от громкой музыки и пьяных воплей, пьешь чай и готовишься к следующему номеру. Еще два или три выхода, Степанков. Потом домой. В постельку. Спать до обеда.
Вот в таких условиях я и проработал полгода. За одну ночь, правда, мне очень прилично по тем деньгам платили. Но это были адские деньги, адские ночи. Ночи, которые я не забуду никогда. С тех пор я убежден на сто процентов: ночной клуб – это предбанник сатаны.
Хотя сейчас, насколько я понимаю, все изменилось. Уже нет никаких ведущих, никаких номеров и представлений. Каждый дрочит, как хочет. Все просто отдыхают по полной. Кто-то зажигает на танцполе, кто-то тупо бухает, кто-то фальшивит в караоке, кто-то трахается в сортире, кто-то с кружкой теплого пива ебет мозги бармену.
По ковровой дорожке мы шагали в ночной клуб. При входе Карабейников заплатил за троих. Нам вежливо показали дорогу, на что Игорь ответил:
– Спасибо. Бывали. Знаем.
Мы вошли в зал. Музыка накрыла и оглушила меня. В разноцветном свете играющих огней танцевали девчонки и пацаны, тети и дяди. Карабейников повел нас сквозь танцующую толпу. Я не удержался, спросил:
– Куда мы?
Но даже себя не услышал. Децибелы били по моим параметрам. С ума сойти! Как люди находятся тут? Бедные их ушки!
Потом мы оказались в более-менее тихом помещении. Здесь было больше света, стояли кресла и столики. А на небольшой сцене пританцовывала косолапая вислозадая девица, читая надписи на электронном экране. Она пыталась петь. Это был караоке-бар.
– Не на-до, ми-лый мой, не на-до, Сыта я вдо-воль сладким я-я-адом… – складно говорила она песню.
Я увидел в углу целующихся мужчин. Вопросительно посмотрел на Игоря. Игорь улыбнулся, пожал плечами и сказал:
– Свободная страна.
– Свободная Москва, – поправил его я.
– Моя Москва, вернее, наша Москва, – обвел он руками заполненный зал.
Мы сели за столик. Игорь заказал, естественно, серебряную текилу и хлопнул меня по плечу:
– Ты забыл, Коля?
Я на секунду задумался, о чем я забыл, а вспомнив – улыбнулся. Игорь взмахнул рукой и сказал:
– Вот именно. Улыбайся.
Я устал улыбаться. Как дурак, улыбаюсь вторую неделю. Два мужика в углу продолжали страстно облизывать друг друга. Неподалеку от нас сидели две девушки. Одна трогала другую между ног. Обе красные от возбуждения или смущения. Или свет на них так падал?
Когда нам принесли шесть маленьких рюмок текилы, я тут же, не задумываясь, выпил одну. Через тридцать секунд другую. И вечернее настроение мое улучшилось. И я улыбался, как дурак. И мне было хорошо. И мир, даже этот клубный дьявольский мир мне казался приемлемым. Сначала хотел сказать прекрасным. Нет, не прекрасным. Просто приемлемым. Меня устраивало это адово действо при условии наличия текилы. Надо сказать, что текила – хороший напиток. Он отлично ударяет по мозгам. И голова после него болит гораздо меньше, чем после водки (так, по крайней мере, говорит Карабейников). Смирение приходит с алкоголем. Хотя и это тоже временно. Потому что после передозировки спиртуозами оно сменяется злостью, гневом, агрессией. И все это множится, множится, множится. До потери сознания, до блевотины. Все заканчивается амнезией и тишиной.
Песня, которую исполняла косолапая девушка, наконец-то закончилась. Игорь встал, попросил у нее микрофон, подошел к ди-джею – бармену караоке-бара, заказал песню и, вальяжно покачиваясь, вышел на сцену. С его лица не сходила широкая, голливудская улыбка.
– Эту песню я хочу посвятить, – проговорил он в микрофон, сделал паузу, обвел зал взглядом и остановился на мне, – Николаю Степанкову. Моему новому другу, которого я полюбил.
Посетители караоке-бара бурно зааплодировали. Я был смущен. Человек семьдесят сидят за столиками, а Игорь объявляет песню в мою честь и говорит, что меня полюбил. Я удивился, с одной стороны. С другой стороны, что значит полюбил? А если взглянуть с третьей стороны – всем пофигу, кто такой Коля Степанков, кому он друг и какое он имеет отношение ко всему происходящему. А с четвертой? С четвертой – хер с ней! Пусть уже идет, как идет. Весело ведь. И настроение мое снова улучшилось. А что, блин? Почему бы и нет?
Игорь запел песню:
«Засыпает синий Зурбаган
А за горизонтом ураган…»
Карабейников влюблено смотрел на меня. Потом отворачивался к экрану, пищал фальцетом под Володю Преснякова:
«А-а-а! А-а-а! А-а-а!»
Буквы светятся на экране. Любопытно, что даже А-А-А – светятся, напоминая, что надо петь эту гласную.
Игорь продолжал петь. Признаюсь честно, мне нравилось то, что песня исполняется в мою честь. Нравилось, но я старался не подавать вида. Зачем это? Не нужно радоваться. Еще какой-то мудак из-за соседнего столика уставился на меня. Пристально так. Радостно подмигивает. Чё ему надо? О, блядь, уставился, урод. Пидор, поди. И настроение мое понизилось.
Игорь пел, а я под шумок выпил свою последнюю рюмку текилы. И мне не по-детски ударило в голову. Мужчины в углу продолжали целоваться. Скажу больше, они уже почти трахнули друг друга. Думаю, точно обкончались в штаны, потому что уже минут сорок лобызались, мацались.
– Это голубой клуб? – спросил я у молчаливого Димы.
Он пожал плечами и ответил:
– Я бы так не сказал.
– А как?..
Дима замялся, выпил рюмку текилы и сообщил:
– Не знаю. Каждый как хочет, так и делает. Здесь нет лишних.
– Ясно, – произнес я и откинулся на спинку кресла, – демократия. Самая настоящая демократия. Мечта Ельцина. Хочешь, отдайся соседу, хочешь, отсоси у ди-джея, хочешь подрочи на официантку. А хочешь, делай все это одновременно и в дружеской компании.
Дима улыбнулся и согласился:
– Где-то так.
Я осмотрел стол. Моя текила закончилась. Жаль. Стояли только две рюмки Игоря и одна – Димкина. Я махнул рукой, мол – фигня-война, взял рюмку Игоря, предложил Диме чокнуться, крикнул поющему Карабейникову:
– Твое здоровье! Ты лучший!
И выпил.
А Игорь продолжал фальцетом: «А-а-а! А-а-а! А-а-а!»
Мужики, целующиеся на диване, исчезли. Я слегка толкнул Диму и показал в угол, где они сидели:
– Как ты думаешь, куда они пошли?
Дима пожал плечами:
– Понятия не имею. Я за ними не наблюдал.
Я вздохнул и выдал:
– Зря. А я наблюдал. Пушкин когда-то возмущался, как мы не любопытны. И еще кто-то сказал: читай меньше, больше наблюдай.
– Это тут не в тему, – отметил Димка.
– Да, я понимаю, – громко выдохнул я.
Потом я попытался подняться и спросил:
– А где тут тувалет?
Дима показал пальцем и объяснил:
– Выйдешь отсюда. Налево. И еще раз налево.
Я с трудом встал на ноги и пошел к выходу. Вышел. Налево. Иду. Наткнулся на какую-то грудастую телку с лицом мужика. Извинился. Еще раз налево. Потом еще. И забрел куда-то не туда. Блин! Богородица, помоги! Ау!
Текила сделала свое дело. Все было, как в тумане. Танцующие молодые девушки, целующиеся парни. Я долго искал туалет. Потом спросил у охранника. Он с подозрением осмотрел меня и показал куда идти. Я пошел, нашел что-то похожее на туалет, приблизился к двери. Некоторое время изучал: мужской или женский. Потом предположил, что общий. Вошел.
Юная леди в красном платье подмывалась, сидя на биде. Посмотрела на меня и заманчиво улыбнулась.
– Простите, – растерянно сказал я.
– Ничего страшного, – не смущаясь ситуации , произнесла леди.
Я спросил:
– Правда?
Она ответила:
– Да, – и продолжила подмывать мохнатку.
– Это очень забавно, – я подошел к зеркалу и взглянул на свое измученное текилой отражение, – Ужасный Мир! Вы знаете, девушка, что Пушкин был страшный бабник. Да-а. Он бы точно не упустил момента. И воспользовался ситуацией.
Девушка улыбнулась, ничего не ответила, закончила подмываться, встала с биде, оторвала бумагу, вытерла промежность, бросила использованный клочок в урну и пошла.
Я еще раз взглянул на себя в зеркало:
– Боже мой…
Девушка остановилась в дверях, повернулась ко мне и спросила:
– Неужели вы натурал?
Я смотрел на нее через зеркало.
– Да, – почти грустно ответил я.
– Ну и как вам?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Странно.
Она с улыбкой вздохнула и сказала:
– Жалко, что вы не Пушкин.
– Жалко, – согласился я.
– Может, в другой раз, – девушка игриво приподняла брови, улыбнулась и вышла.
Я хотел что-то крикнуть ей вслед. Может быть, что-то предложить. Я ведь видел ее мохнатку. Ее прелестную мохнатку. Еще не раздроченную. Молодую мохнатку. Блин, через эту самую мохнатку к нам выглядывает Бог! А мы суем туда свои синие головки членов, тыркаемся, тремся, пытаемся упереться в небеса. Зачем? А затем, чтобы потом оттуда вылезали детишки, поначалу божьи создания, которые потом окунаются в ад современности. Я подумал о своей Алисе. О том, что она очень хочет, чтобы у нас появился младенец, посланник с небес. И я хочу… как будто бы. Хотя…
О чем ты, Степанков? Приди в себя. Дергай в зал. Пой в караоке.
Как же так? А пописать? Я вошел в кабинку, расстегнул ширинку, достал член и стал справлять нужду. Сначала струя пошла влево. То бишь я не попал в унитаз. Потом я приметился, пристрелялся. О`кей. Струя направилась аккурат в нужник.
В это время в туалет ворвалась пара хохочущих девушек. Одна из них возбужденно тараторила:
– Я люблю твою попочку больше всего на свете. Ты только не кончай быстро.
– Угу, - послышался другой женский голос.
– Потерпи. Чуть-чуть. Еще чуть-чуть.
Они зашли в соседнюю кабинку. Я закончил писать и через минуту услышал стоны наслаждения. Вау! Как в приличном порнофильме из серии «Дом-2» с Ксюшей Савчук.
– О! Да! Ниже! Да! Еще! Целуй меня! Трахни меня!
Мне стало любопытно. Несколько минут я слушал стоны. А потом решил подсмотреть. Я забрался с ногами на унитаз, приподнялся на цыпочках, зацепился руками за край перегородки и заглянул в соседнюю кабинку.
О Боже! Рыжая девушка запихала крашеной блондинке кулачок в анус и орудовала им. А блондинка стонала:
– А-а-а! Вау! Круто! А-а-а!..
– Помочись на меня, – отчебучила рыжая, – пусти фонтанчик.
– Боже мой!.. Как так можно разработать жопу!? – неожиданно для себя сказал я.
Обе девушки посмотрели на меня и в один голос заорали:
– Пошел вон!!!
Я поскользнулся на краю унитаза, сорвался вниз и хряпнулся жопой на пол. Мало того, головой я ударился о стену, руку больно ушиб об унитаз. Плюс ко всему я еще сел в лужу. То ли моча, то ли вода. Скорее, моча. Видать, такие же, как я, «меткие» стрелки не умеющие направлять струи аккурат в нужник. В общем, хуй его знает – откуда здесь вода. Похуй. Только очень больно.
– Блин! – всё, что мне удалось произнести.
– Дебил! – крикнула одна из девушек.
– Согласен, – произнес я, скрипя зубами, с трудом поднимаясь на ноги.
Гм. Дальше я опять услышал стоны:
– А! А! Круто! С-супер! А! Не обращай внимание, любимая. Он извращенец. Да. Да! Да!
Я, прихрамывая, вышел из туалета и пошел в караоке-бар.
Карабейников подбежал ко мне и взволнованно спросил:
– Мы тебя потеряли. Где ты был? Я хотел посвятить тебе еще одну песню. Уже объявил. Смотрю, Коли нету. Звезда в шоке.
Я широко улыбнулся, как он всегда меня просит, хлопнул его по плечу, прислонился щекой к его щеке, громко поцеловал воздух и воскликнул:
– Давай! Зажигай!
– А чем от тебя воняет? – спросил Игорь, нахмурив брови.
– Морем, – ответил я, – Зажигай!!! Мишутка!
И он, бля, зажег. Э-ге-гей, хали-гали! Э-ге-гей! Цоб-цобе!
Потом нам принесли еще шесть рюмок текилы. Вау! Спасибо! И мое настроение опять улучшилось. Два раза.

Что я помню? Помню, что пытался петь в караоке. Помню, зазвучала лиричная музыка, и я пригласил Карабейникова на медленный танец. Нам долго аплодировали, пока мы танцевали. В общем, полное  караоке.
Назвать это место Голубым Ночным Клубом – это не верно. Это ночной Клуб полной Распущенности и Развращенности. Тут мужчины могут трахать друг друга, где-нибудь в темном уголке. Тут девушка может запихивать свой маленький кулачок в анус другой. А та будет кричать: «Су-упер!» Полный аншлаг!
Ночной клуб – один из моих кругов ада.
Временами я терялся в пространстве и во времени. Я напился, как сука.
Мы с Карабейниковым целовались в засос. А на ухо я ему шептал:
– Ты же пони… понимаешь… что я… не голубой.
Он в ответ улыбался и кивал головой.
Игорь устроил на сцене стриптиз. И звал меня с собой. Я сказал, что не умею танцевать.
Бред. Картинки. Люди. Лица. Ад. Сатана. Бред.
Игорь растрясает меня. Кричит в ухо:
– Поехали домой, Колюня.
Я прихожу в себя и радуюсь:
– Домой. Конечно, домой. Уже сил… моих… нетути…
Мы уходим отсюда. Слава Богу! Прохожу мимо туалета, говорю Игорю:
– Щас,  поссу.
Захожу в туалет. Там сидит на биде и подмывается наш знакомый Дима. Я морщусь, дую губы и почему-то говорю ему, как будто давно не виделись:
– Привет!
Он с улыбкой машет мне рукой и продолжает подмываться.
Я захожу в кабинку и кричу Диме оттуда:
– Тебя что? Отымели что ли?
Он не сразу, но отвечает:
– Нет. Это любовь.
– Ясно, – выхожу из кабинки, застегиваю ширинку и продолжаю: – А мне девушка, сидя здесь, говорила, что Пушкину бы тут понравилось. Думаю, нет. Пушкин был натурал.
– Все мы когда-то были натуралами.
– Правда? – спросил я.
Дима с улыбкой кивнул головой.
– Априори пидоры… – многозначительно сказал я и два раза ткнул пальцем вверх. Дима нахмурился, пытаясь меня понять или угадать ход моих мыслей.
Я откашлялся и вышел из туалета. Игоря уже нет.

Я выбрался из клуба на свежий воздух. Посмотрел на утреннее небо. Вдохнул свежего воздуха. О, Боже, где же ты?
Из окна такси выглянул улыбающийся Игорь.
– Бегом сюда, Коля! Едем домой! Спать. Спать.

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЗА ЩЕКУ

Домой-домой. Я сел в машину. Мы поехали. Игорь сидел впереди рядом с водителем. Я на заднем сиденье.
– А Дима? – задал я вопрос.
– У него дела, – бросил Игорь, – он влюбился.
– Знаю, – многозначительно сказал я.
Игорь, видимо, по традиции, снова стал заигрывать с водителем, говорить про член, про секс. Но мне уже не хотелось смеяться. Я тихо сидел и пялился в окно на напичканную неоновой рекламой Москву, которую вот-вот задушит утренний свет. Мы выбирались из центра столицы в Северный округ, где находился офис Карабейникова. Пробок не было. И мы мчались. Время пять часов утра. С ума сойти. Некоторые люди живут ночной жизнью каждый день. День изо дня в этом кругу мнимой свободы, с трахающимися девушками, целующимися юношами, бешеными танцами и караоке с текилой и кокаином.
– Финиш, – отметил вслух я.
Игорь услышал это, оглянулся и спросил:
– Как ты себя чувствуешь, Коля?
Я промолчал. Лишь махнул рукой, мол, отстань от меня.
Мы ехали в тишине некоторое время.
Игорь продолжил заигрывать с водителем.
Как я устал… измотан… выжат, как лимон… Отлично отдохнул. Обалденно. С ума сойти. Как будто разгрузил вагон бананов. Тихая Москва проносилась за окном. Странно видеть столицу безлюдной…
Я заснул.
Просыпаюсь. Смотрю в окно. Машина припаркована в каком-то захудалом московском дворе. Никак не могу понять, почему стоим. Темно. Где я? Вдруг до моих ушей доносится шорох и вздохи:
– А. а. а.
Я не понимаю, что происходит. Черт побери… Алкоголь рубанул меня основательно. Смотрю вперед. Вижу только водителя.
– А где Игорь? – шепотом спрашиваю я.
Водитель оборачивается, смотрит на меня затуманенными глазами и тупо молчит.
Вдруг вижу, Игорь шебаршится где-то в ногах у водителя. Причмокивает.
– Игорь, ты чего? – громче спрашиваю я.
Передвигаюсь на середину сидения, заглядываю вперед и… Бля! Ни хуя себе!!! Сказал я себе!!!
Нет!!! Не может быть!!!
Игорь Карабейников сосет у водителя. Ага. Сосет грязный член таксиста.
– Бля-ядь!!! – взревел я и стал судорожно искать ручку двери, пытаясь выбраться из этой чертовой машины, но спьяну не мог ничего разобрать. – Где выход? Выпустите меня отсюда!!!
Таксист обернулся ко мне и строго сказал:
– Не ори, не дома.
– Я хочу выйти! – кричал я и бился головой о стекло.
Водитель, молча, как будто меня не было, закинул руки за голову и откинулся на подголовник.
Карабейников тоже не реагировал на меня, продолжал орудовать, чмокать, сосать. Блин. Как будто бы меня совсем не было.
– Выпусти меня, козел! – снова кричал я, сделав еще одну отчаянную попытку выбраться.
Водитель нажал кнопку на щитке, сработал сигнал, и двери разблокировались. Я дернул за рычаг, открыл дверь, выскочил на воздух, споткнулся о бордюр и плашмя упал в лужу. Быстро поднялся на ноги. С меня стекала вода.
– Блядь! – выпалил я со злостью.
Повернулся к машине, чтобы захлопнуть дверь.
Игорь оторвался от минета, посмотрел на меня. По его подбородку потекла сперма. Он улыбнулся, снял волосок с губы и спросил:
– Ты чего, Коль?
Я с силой толкнул дверь. Она с грохотом захлопнулась.
– Бляди! – гаркнул я что было мочи.
И побежал. Бежал по серым московским улицам и дворам. Бежал, куда глаза глядят. Бежал без оглядки. Бежал от этого ужаса. А в голове моей звучал вопрос: «Ты чего, Коль? Ты чего, Коль?»
И улыбка. Его милая улыбка. Блядь!
А по подбородку бежит сперма.
– Ты чего, Коль?
– Ничего! – кричал я в тишину московских дворов. – Ничего! – орал я на редких утренних прохожих, убегающих от меня. – Ничего! Блядь! Ничего! Ты сосал, – крикнул я испуганной бездомной собаке.
Она, поджав хвост, убежала от меня. Практически все убегали от меня, как от заразного.
– Блядь! – надсаживал я горло.
– Эй! Чё орешь? – окликнул меня утренний дворник, упершись двойным подбородком в черенок метлы.
Это был первый человек, который меня не испугался. Мало того, он так сердито на меня глянул, что я подумал… как бы чего дурного не вышло… Как бы не схлопотать больших пиздюлей.
– Ничего, – тихо ответил я и быстро пошел дальше.
Самое главное не оборачиваться. Это будет означать то, что я не боюсь.
Ужас! «Ты чего, Коль?» – всплывали его слова.
Боже мой, и это мой кумир! Человек, режиссер, продюсер, которым я был очарован! Блядь! Блядский мир! Ужасный! Убить в себе государство! Непременно – убить в себе государство. Пидоры.
– Пидоры! – опять горланил я в пустоту.
Моросил весенний серый дождь. Пахло подмоченной пылью. Слышно было, как дворник в глубине двора метет тротуар. Музыка метлы меня раздражала. Туда-сюда, туда-сюда. Раз-два, раз-два. Напоминала мне ночной клуб.
Я бежал по переулкам Москвы. Несся по переулку Узкому. Потом свернул направо. Чуть не попал под машину. Оказался на Звездном бульваре. Вдалеке я увидел милицейскую мигалку и незамедлительно, от греха подальше, свернул во двор дома. Выбрался на Вторую Новоостанкинскую. Черт его знает, где она находится, эта Вторая Новоостанкинская! Я остановился, перевел дыхание. Не знаю, куда идти, направо или налево. Куда? В метро? Но… У меня нет ни денег, ни ноутбука… За что мне такие несчастья?
Я понимал, что нахожусь где-то неподалеку от студии Карабейникова. Там должен быть Витек – монтажер, человек из Рязани, парень из ларца, «принеси-подай-пошел-на-хуй». Он ведь там живет. Мысли путались у меня в голове. Я не хотел думать о том, что видел полчаса назад. Мозг отказывался это понимать.
«Ты чего, Коль? Ты чего?» – звучали слова Карабейникова в моей голове, ударялись то в одну стенку черепной коробки, то в другую. Как бильярдный шар! Невозможно его было остановить. Ты чего!?
Ничего!!! Я пошел быстрым шагом направо. И снова оказался на Звездном Бульваре. Снова увидел милицейские огни. Блин! Дурацкая кольцевая Москва. Так всегда. Можно уйти с одной большой улицы, долго блуждать по переулкам. Ты будешь уверен, что ушел уже далеко. Выйдешь на большую улицу, посмотришь на табличку. А это та же самая улица, с которой ты ушел десять минут назад. Блин.
Я снова рванул обратно во дворы от милицейских огней. Что делать? Куда идти?
В итоге я оказался на… Мурманском проезде. Ну да. Вижу, табличка – Мурманский проезд. Где это, черт побери? Я не знаю. О, это блядские кривые московские улицы. Иду. Иду. Иду. Опять иду. Снова иду. Бесконечно иду.
Я вышел на Крестовский мост. Стал шарить по карманам в надежде, что там завалялась десяточка-другая. Нет. Ни гроша нету. Только мобильный телефон. Ну да. Мобильный телефон… Блин… Позвонил Алисе. Она сразу взяла трубку. Я заплакал и сказал:
– Он сосал…
– Кто? – удивилась Алиса.
– Он сосал у водителя, представляешь?
– У какого водителя? Кто сосал?
– Он.
– Где ты!? Что с тобой!?
Я шел по мокрому от дождя тротуару.
– Что ты молчишь?! – кричала Алиса.
– Он сосал, представляешь? – плакал я. – Кто? Кто-кто! Карабейников! У этого грязного водителя…
– А ты что там делал?!
– Ехал.
– Куда?
– Не знаю.
– А кто знает?!
– Не знаю.
– Откуда ты ехал?
– Из гей-клуба.
Алиса замолчала.
– Алиса! – позвал я ее в трубку.
– Где ты сейчас находишься? – спокойно спросила она.
– Не знаю. По-моему, где-то недалеко от Академика Королева.
– Приезжай домой.
Я присел на лавочку, попавшуюся мне по ходу, и сообщил в трубку:
– У меня ноутбук в студии.
– Потом заберешь.
– У меня в кофре ноутбука портмоне с деньгами.
Через паузу я услышал, как она вздохнула. Потом строго-настрого сказала:
– Так! Идешь в студию. Забираешь ноутбук. Приезжаешь домой.
– Иду, – послушно сказал я, – только куда?
– В студию!
– Иду.
Я поднялся с лавочки и пошел.
– И не клади трубку. Будь на связи.
– Хорошо, – согласился я и повернул на другую улицу.
Куда я шел? Зачем пошел? Одному Богу было известно. Конечно, при условии, если он здесь есть – в Москве. Бог.
Алиса была на связи:
– Бери такси. Говори, что по приезде в Останкино рассчитаешься.
Алиса несколько секунд молчала. Я слышал, как она всхлипывает.
– Я так устала, – сказала она.
– Я так… это… люблю тебя, – ляпнул я.
Она мне не ответила.
Конечно. Все верно. Я не заслуживаю любви. Ночь напролет болтаюсь черти где. Тусуюсь с голубыми в предбанниках сатаны, вместо того, чтобы писать сценарий. За что меня любить?
Потом у меня закончилась зарядка на телефоне. И такая нужная мне связь с Алисой прервалась.
По дороге ехала машина. Я проголосовал. Автомобиль остановился. Я, не спрашивая, слету плюхнулся на заднее сидение.
– На улицу Академика Королева.
– Куда там?
– Точный адрес не знаю. Я покажу, – показываю ему указательный палец, – пальцем покажу.
– Двести рублей.
– Ок. Приедем туда, сбегаю в студию, возьму деньги, принесу, отдам тебе триста.
– Так не пойдет, – показал на дверь водитель и сказал: вИходи.
Я секунду помолчал и жалобно сказал:
– Слушай, мужик, понимаешь, такое дело… Тоси-боси…
– Понимаю. ВИходи.
– Ну, блин… Я точно отдам. Приедем, отдам. Лениным клянусь. Вот, – достаю я из кармана корку члена Союза писателей Москвы, – документ тебе в залог оставлю. Поехали? А, мужик?
Он внимательно посмотрел на корку и спросил:
– Стихи пишешь что ли?
– Да-а, – соврал я, – стихи. Рифмую, бляха-муха.
Вижу, шофер думает. Видимо, я внушил доверие. Не совсем еще запился. Умею.
– Поехали, брат? А?
Он включает скорость, трогается. Мы едем. Как оказалось, я был совсем недалеко от офиса. Просто кружил пешкодрапом и учапал не в ту сторону. Менты с мигалками меня с понтолыги сбили. Суки позорные.
Я указал ему на здание, к которому нужно подъехать. Вход туда по пропускам. А с моим пропуском только до 12 ночи. Блин, что делать?
Я говорю шоферу:
– Подожди здесь. Я сбегаю, принесу деньги.
Не даю ему одуматься, взмахиваю рукой и начинаю читать Есенина:
«Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят…»
– Твой что ли стих? – спросил водитель.
– Мой, – смущенно ответил я и вылез из машины.

Иду, думаю, как буду пробираться через охрану? А вдруг все входы-выходы в здание еще закрыты? Не может быть. Тут организаций – тьма тьмущая. Телевидение даже какое-то местечковое есть. Должна работать хотя бы одна проходная. И я всеми правдами-неправдами должен через нее пробраться к своим деньгам, которые лежат в кофре с ноутбуком.
Подхожу к первой проходной. Закрыто. Блин! Обхожу здание с другой стороны. Закрыто. Блядь! Еще иду в одно место. Вижу – свет. Слава Богу! Захожу. Ебт твою мать. Там бабушка на кушетке спит.
Я говорю жалобным голосом:
– Тетенька, пустите меня, пожалуйста. Мне очень нужно на девятый этаж. В студию. У меня там документы остались. Вот пропуск.
Достаю пропуск. Бабушка протирает глаза, долго и внимательно изучает.
– Сте-пан-ков. А у вас пропуск-то этот только до одиннадцатого часу. С шости утра до одиннадцатого часу. А?
Я изобразил скорбную гримасу, насколько мог, тяжело вздохнул и еще более жалостливо продолжил:
– Мне… мне очень нужно, тетенька. У меня там… у меня документы. Я в Подмосковье живу. Ага. Далеко. Вот… я поэт, – показываю ей писательское удостоверение и вспоминаю, что должен был оставить его водителю в залог, но не оставил.
Тетенька впала в раздумье. Я переминаюсь с ноги на ногу и опять выдаю:
« Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят…»
Блин, думал я, чего порю? Какой поэт?
Она строго посмотрела на меня, приблизилась и сказала:
– Че-то больно от вас водкою несет. А?
Глубоко вздохнула, краем глаза взглянула на свою остывающую постель и шепотом добавила:
– Проходи, поэт. Все поэты у нас какие-то горемычные. ПьюШие вчастую. Проходи! Последний раз, – и погрозила мне пальцем. – Только хош, как хош, а я тебе, борзописец, сюды не пущала. А?
– Ясен пряник – не пущала, – улыбнулся я и прошел через турникет к лифту.
– А лифт со второго часу ночи до шости не работает, – сказала она.
Ну и ладно. Я повернул за угол. Пошел по лестнице пешком. Фигня-война!
Этаж за этажом мне покорялся. Чем дальше, тем сложнее. Здание было пустым. По ходу я думал про таксиста. Он ждал внизу оплаты – три сотни рублей, которые я должен ему вынести за доставку. С другой стороны, как он сюда в здание попадет, таксист этот? Как? Тетушка его, естественно, не пропустит. Не. Ни за что не пропустит. Кто он таков, этот водитель? Проходных – три штуки. Да и найти меня на девяти этажах такого огромного советского офисного здания не так-то просто. Днем с огнем не сыщешь. Да и не пойдет он искать. Не. Не пойдет. Да и зачем ему эти триста рублей? А? И ехать-то сюда оказалось всего три улицы – рублей на сто. А он – двести рублей, двести рублей! И я еще, добрая душа, – дам триста, говорю, вези. Почему я ему должен отдавать триста рублей? А? Какова черта?! Документ в залог, как обещал при посадке, я ему так и не оставил. Хе-хе. Нет-нет. Никакого ехидства. Просто. Все просто. Проехали!
Я поднялся на нужный этаж. Подошел к железным дверям офиса Карабейникова. Думаю, Витек – рязанский монтажер, молодец из ларца, точно, здесь. А где же он еще? Точно, здесь. Игорь, поди, все еще сосет у таксиста. А я уже здесь. Быстро заберу ноутбук. Там в кофре вместе с ним лежит портмоне. Возьму все свое, и поминай, как звали. Я не хочу работать с минетчиками, членососами и педерастами. Боже мой, Карабейников, мое разочарование! Мое глубокое разочарование! Сосать грязный член у таксиста! Как можно!? Как можно жить после этого?
Я перекрестился, нажал на звонок. Никто не открывает. Еще раз нажал. Дверь отворяется. И…
И стоит пьяный Карабейников.
Блин!

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ВОКРУГ ФАЛЛОСА

Так вот. Стоит пьяный Карабейников. Я теряюсь, не знаю, что сказать. Игорь премило улыбается и говорит, как ни в чем не бывало:
– Чё? Чё – мнешь титьки?
И тут же приглашает меня войти:
– Прошу, ковбой.
Не долго думая, я захожу в узенький коридорчик перед кабинетом Карабейникова, переминаюсь с ноги на ногу и говорю:
– Я… это… я за ноутбуком…
Игорь широко улыбается,  хлопает меня по плечу, сверлит пьяным взглядом и вталкивает в комнату.
– А ты куда пропал, Степанков? Я, видишь ли, волнуюсь за тебя. – Берет в руку бутылку, подбрасывает ее, ловко ловит и как на голубом глазу предлагает: – Текилу будешь?
Я делаю театральную паузу, сначала думаю какую-то чушь, потом говорю:
– Текилу? Наверное. Буду.
Игорь разливает пойло  по фарфоровым чайным кружкам.
– Рюмки куда-то подевались, – поясняет он.
Наливает помногу. Сначала понемногу. Я стою в нерешительности. В моем мозгу все перемешалось. Я хотел бы, чтобы прошлого не было. Чтобы тот участок памяти, та картинка с отсосом у таксиста исчезла, стерлась, растворилась. Я не хочу этого помнить. Не желаю. «Ты чего, Коля?» – звучал в голове голос из прошлого. А по его подбородку бежала сперма.

Произведение нужно начинать фразой, типа «Все смешалось в доме Облонских». Непременно нужно начинать взрывной фразой. В литературе, как в PR, нужно взорвать, захватить, поработить с первого начала. Только в PR пресс-релиз строится по форме перевернутой пирамиды, то есть все самое любопытное вначале. И чем дальше, тем менее важные и значимые вещи. А в литературе такого допускать нельзя. Литературу нужно строить, как куб. Как кирпич. Как шершавый красный кирпич, чтобы он проламывал голову читателю. Выводил его на невроз, на психоз и на последующее просветление. Инсайт. А за ним –  нирвана. Или как… В общем, тексты писать – это вам не хуй у таксиста отсасывать. Назову роман «Пидоры». Или нет. Российские издательства не возьмут в печать книгу с таким названием. Назову роман «Голубая моя Москва». А чтобы не отпугивать людей добавлю «Записки отчаянного хулигана». Хотя «Пидоры», безусловно, лучше.
Кстати, о чем ты, Степанков? Ты понимаешь вообще что здесь происходит? А ты о литературе.

– Выпей, Коля, – Игорь подал мне кружку с текилой до краев.
    «Забей хуй, Степанков!» - думал я. Но… не тут-то было.
В моем мозгу снова началась война. Одна часть мозга отказывалась понимать, что этот человек способен на такое. Еще несколько дней назад я благодарил судьбу, что она свела меня с этим человеком, с Игорем Карабейниковым. Он поможет мне выбраться в люди. Мы сделаем с ним офигительное кино. И слава, долгожданная слава и необходимое финансовое благополучие снизойдут ко мне. О, Боже, если ты есть в этом сраном городе! Я даже согласен на Иисуса Христа. Я стану добрым и отзывчивым, терпимым и уверенным в себе. И друзья потянутся ко мне потоком и будут лить мне в уши лесть, пожимать руку, говорить, как они рады, какой я талантливый, что они всегда верили в меня. И даже если я не буду верить ни одному их слову, мне будет хорошо, я буду счастлив. Пусть даже временно, до следующего падения. Пока… мне будет хорошо.
Игорь Карабейников, что же ты сделал со мной? Ты насрал мне в душу большую кучу дерьма.
Сегодня ночью я видел низость этого человека. Человека, которым я был очарован c первого взгляда. Я уже начал считать его своим учителем, товарищем, другом. Но… Блин! Это очередная моя паранойя.

Я взял кружку с текилой, закрыл глаза и молча стал пить.
– За наше будущее кино, – неожиданно произнес тост Игорь, и я услышал, как он тоже глоток за глотком, как воду, выпил свою дозу.
Я выпил до дна, не открывая глаз. Я не хотел видеть этот мир. Он мне не нужен… этот мир. Какова черта? Я слышал как Игорь допил текилу, крякнул и громко выдохнул.
Открыв глаза, я сразу спросил:
– Зачем ты сосал у таксиста?
Игорь не растерялся:
– А почему бы и нет?
Я стоял на своем:
– Но это… это грязно и… мерзко.
Я подбирал слова. Блин, дурацкие слова – грязно и мерзко. Дурацкие, Тургеневские, Толстовские. К чему слова, когда низвержена душа человека?
Карабейников налил еще текилы и продолжил:
– Коля, запомни одно. Нет ничего слаще хуя.
– Хуя таксиста? – спросил я.
– И его в том числе, – Игорь откинулся на диване, закрыл глаза и тихо сказал: – сосать член – это религия. Даже Иисус Христос сосал у своих апостолов. Да-а. Правда-правда.
Мне поплохело. Я взял кружку с текилой, снова закрыл глаза, быстро выпил, поставил кружку на стол и ввернул:
– Срать мне на Иисуса Христа. Грязно и мерзко.
Игорь поднялся, выпил свою текилу и шлепнул почти по Фрейду:
– Сосать хуй – это прекрасно.
– А как же Жанна?
– Что? – переспросил меня Игорь, будто не расслышал.
– Жанна, жена твоя.
Он ухмыльнулся и скорчил рожу и объяснил:
– Жанна – баба. Баба с возу… а дальше ты знаешь. Бабы созданы для того, чтобы рожать детей, продлять род мужской. А мужчины нужны для того, чтобы сосать хуй.
– Ты чувствуешь себя мужчиной, после того как отсосал у таксиста? – задал вопрос я.
На что Игорь с готовностью ответил:
– Конечно. Конечно, чувствую. Я взял его мужской энергии себе. Я зарядился.
Жители аквариума, насмотревшись порнофильмов, крепко спали.
Я вздохнул, посмотрел на стены и продолжил:
– Отсосать у таксиста – это ты называешь, взять мужской энергии? Зарядиться?
Игорь улыбался. Казалось, он был безумно счастлив, полон сил, энергия. Как будто и не было безумной алкоголической ночи в ночном клубе.
– Безусловно. Парень просто поделился со мной энергией. Космической. Божественной, - уточнил он.
– Он же немытый таксист, а не Фредди Меркури.
– Ну и что? Это не имеет никакого значения. Я же не забирал у него ум и талант. Мужская энергия, я думаю, ты понимаешь это, не зависит от ума и способностей. Она в половой сфере. В области предстательной железы. Вот здесь.  
– Мужская энергия в сперме? – не унимался я, снова поглядывая на бутылку с текилой.
– В сперме, в яйцах, в напряжении, в оргазме. Нет ничего слаще хуя, – подтвердил Игорь, погладив себя по голове, – это же религия.
Потом мы еще выпили. Потом еще. И еще. А потом он предложил:
– Хочешь, я у тебя отсосу?
– Нет, – ответил я, – не хочу. Не хочу, чтобы ты у меня забирал энергию.
– Ну-у-у как хочешь.
Тогда он стал мне рассказывать истории про древних греков, про древних римлян. Про великих педерастов. Про Платона с Сократом. Про законодателя Солона с Александром Великим. Про поэтов: Горация и Марциала.
Я с трудом порылся в памяти и перебил:
– А Аристотель считал необходимым запретить педерастию.
– А сам фактически был педерастом, – отпарировал Игорь.
– Но для продолжения рода непременно нужна женщина. Мужчина не может родить, – взволнованно высказался я.
Но Игорь меня не услышал (не захотел услышать) и продолжил:
– И весь этот мир крутится вокруг мужского члена. Вокруг фаллоса. Скоро наука дойдет до того, что женщина будет не нужна, чтобы вынашивать плод. Детей будут рожать мужчины.
– А женщины? Что будут делать женщины?
Но он не ответил на мой вопрос и стал двигать свои теории дальше:
– Ты знаешь, что среди древних славян тоже практиковался гомосексуализм. Они запросто могли сходиться мужчина с мужчиной. Это с пришествием христианства пошел запрет на отношения между мужчинами. Они называют это содомией. Хотя сам Христос был чистый гей.
Меня мало интересовала такая древняя PR-продукция, как Иисус Христос. А вот про славян стало любопытно.
– Ты хочешь сказать, что древние славяне были гомосеками?
– Я хочу это сказать. Древние славяне были гомосексуалистами. О, они это делали мастерски, – как будто со знанием дела сказал Карабейников.
– Какие этому свидетельства? – я не уставал задавать вопросы. Меня возмущали его ответы… Я нервничал, но держался.
Он приподнял печатные листы со стола, потряс их перед моим носом и сказал:
– Летописи. Летописи нужно внимательно читать. Плюс на раскопках в центре Новгородского кремля в захоронении древних славян среди общего хлама была обнаружена глиняная клизма.
– Бред. Абсурд, – выпалил я, выхватил у него листы и бросил обратно на стол.
– Ты мне не веришь? – с претензией спросил Игорь.
Я, пожав плечами, ответил:
– Не знаю.
– Не веришь, не надо, – Игорь налил еще текилы. – Скоро в правительстве России произойдут гигантские изменения. Мы выпрем старую гвардию натуралов, всяческих Лужковых и Черномырдиных. И к власти придут наши. Президент, кстати…
– Все, прекрати, – закричал я и ударил кулаком по столу.
Я резко встал и демонстративно отвернулся от него. Всё! Всё! Хватит этого бреда! Этой гиперактивной гомосятины! Этих легенд про славян и Иисуса Христа!
Постояв так некоторое время, я повернулся к нему.
Игорь с пренебрежением посмотрел на меня:
– Ты натуральное быдло, Степанков. Мужчины должны друг у друга сосать хуй, передавая друг другу положительную энергию.
Я криво улыбнулся:
– И трахать в жопу?
Он с удовольствием согласился:
– И трахать в жопу. Обязательно.
Я брякнул херню:
– Наш земной шар – это большое анальное отверстие.
Я задумался о Жанне, жене Игоря, пододвинул к себе стул, снова сел и спросил:
– А ты жену свою удовлетворяешь?
– На сто процентов, – с готовностью ответил Игорь.
– У тебя бывает с ней анальный секс?
Игорь не ожидал такого поворота, резко поднялся, отошел к окну, прикрыл жалюзи, нервно схватил в руки пластмассовый чайник, повертел его в руках, поставил на место и сурово отбил:
– Ты что?!
– А что? – не понимая причины возмущения, с улыбкой сказал я.
Игорь провалился в свое кожаное кресло, закрыв лицо двумя руками, прошипел:
– Нет.
– Что – нет?
    – Нет.
Я удивился:
– У тебя с ней не бывает анального секса? Ты попробуй. Может, ей понравится. Может, ей именно этого и не хватает.
Карабейников перешел в нападение:
– Ты что!? Жанну! В жопу!? С ума сошел!
Я развел руками:
– А почему нет?  
– Даже не говори мне об этом. Я ее так люблю, – набычился Карабейников.
– Михасика ты тоже любишь. Любишь?
– Тоже люблю. Но это другая любовь. Боже мой, какой ты тупой, Степанков! Это другая любовь. Также, как любовь к матери, – это совсем другая любовь.

Потом мы выпили еще. И еще. Я стал теряться во времени и пространстве.
– Хочешь я у тебя отсосу? – глухим эхом звучал его голос.
Его руки расстегивали мне ширинку. А я был пьян в стельку. Блин!
О, Господи, если ты есть, сделай что-нибудь с этой гребаной землей. Задуши всех ублюдков. Сделай мир справедливым. Если я сделал что-то не так, то убей и меня. Аминь.

ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА
КЕКОМИ

Звонок мобильного телефона. Я включаю его. Едва понимаю, что происходит. Вижу Карабейников ковыряется у меня в ширинке. Блин! Я моментально трезвею, толкаю его коленом в бок и вдобавок со всей силы бью ногой по ребрам. Кекоми. На-тебе,-урод-в-жопе-ноги! Тот с грохотом падает на пол.
Я ору:
– На хер пошла, соска ибучая!!! Тварь!!! Соска!!! Урод!!! Ублюдок!!!
Он, не двигаясь, лежит на полу, стонет. В моей голове промелькнула мысль, а может, его убить нахуй!? И выбросить с восьмого этажа? Чтобы не портил атмосферу… Господа, я окончательно превращаюсь в гомофоба… Или в педераста.
Вдруг я слышу крик в мобильном:
–  Степанков!? Степанков, ты где!? – это моя спасительница  Алиса.
– У Карабейникова, – подношу я трубку к уху.
Она нервничает, громко кричит мне в ухо:
– Что ты там делаешь?!
Что ты там делаешь!? Работаю. Где!? Там.
Потом она еще громче кричит:
– Что ты там работаешь?! Карабейников только что минет таксисту делал, а ты там работаешь!!!
– Правда что ли? Откуда ты знаешь? – идиотски удивился я, – Вот подонок, пидор! Правда?
Я удивлен. Я искренно удивлен. У меня все вылетело из головы.
Алиса звереет от моей глупости:
– Что «правда»?!
Я некоторое время соображаю, что произошло, смотрю на свою расстегнутую ширинку, застегиваю ее и продолжаю разговор:
– Да, прости… Забыл. Щас возьму… это… ноутбук и поеду… домой. Щас. Щас.
Я пытаюсь встать, но падаю обратно на диван и вырубаюсь с телефоном в руке. Алиса что-то кричит в трубку. Я это слышу сквозь пелену сна и мрак сознания.
Время утекает сквозь пальцы. Я вижу как оно плывет. Я не хочу принадлежать этому времени. Нужно убежать от этого бытия, В пизду – такое черед!
Опять слышу голос Алисы. Прихожу в себя, поднимаю трубку к уху, говорю с трудом:
– Ничего не делаю. Храню… свою честь. Хочешь, я тебе дам… Карабейникова. Он скажет, что мы здесь… ничего не делаем. Работаем и… пьем. Вот он… ле… жит. Тут.
Игорь сидит на полу, потирает ушибленный бок и постанывает. Я даю ему трубку телефона и говорю:
– Игорь, будь другом, скажи моей жене…
– Чего?
– Что мы… это… работаем.
– Зачем? – чуть живой спрашивает он.
– За делом, – едва живой отвечаю я.
Он берет у меня трубку. Алиса кричит в слезах:
– Что там у тебя происходит?
– У меня? – спрашивает Карабейников. – А ты кто?
– Это ты кто?!?
Я на секунду закрыл глаза и в моем сознании поплыли картинки, какие-то пальмы, острова, море, горы. Святая земля. Иисус сосет хуй у апостола Павла. «А Петр тебя не ревнует?» – спрашиваю я у мессии. Он прекращает сосать, поворачивается ко мне, утирает с подбородка слюну и говорит: «У Петра сосет Андрей». «Удобно устроились, – говорю я. – Возлюби ближнего своего, значит?» «Ты догадливый», – ответил мессия и снова повернулся к Павлу. Павел в нетерпении закатил глаза.

Я погружался в сон. Все. ТЧК. Забвение. Но напрягся, открыл глаза.
Карабейников сидит на полу с моей мобилой в руках. А я слышу, как там, за сотню километров, в этом дурацком Егорьевске глубокого Подмосковья плачет моя Алиса. Боже мой, что же мне сделать, чтобы она не плакала? Я ничего не могу сделать. Я пьяный настолько, что мысли мои путаются. Я регулярно теряю память. На минуту, на две, а то и больше. Проваливаюсь в бездну бессознательного, умираю… Слава Богу, что я хоть на минуты умираю, а не насовсем.
Что тут можно сказать? Могу рассказать, зачем я пью. Рассказать? Я пью для того, чтобы испытать свою маленькую смерть, ненадолго, не насовсем. Умереть. Чтобы какое-то время не было ничего: ни чувств, ни болей, ни обид. Хотя, как правило, все обиды, боли и чувства в моменты глобального пьянства наоборот обостряются. Они растут, множатся, далее лопаются как воздушные шарики. Но за этим маленьким катарсисом следует моя маленькая смерть. Ее-то мне и нужно. В ней-то я и нуждаюсь. В смерти. Прости меня Господи! Если, конечно, ты есть в этом городе.
Карабейников положил телефон на пол, встал, подошел к аквариуму, с двумя вконец зашуганными ящерами и наглым раком, набрал в легкие воздуха и окунул туда голову. Видимо, желая протрезветь. Один, два, три, четыре. Стал считать я в уме. Ящеры совсем перепугались и давай шкериться по норам. Я как прежде полулежал на кожаном диване. А Игорь, как прежде, не дышал, держал голову под водой. Я перестал считать. Может, утопить его?
– Ты там не умер? – спросил я.
Игорь не отвечал.
– Надеюсь, ты там умер, – тихо сказал я.
Игорь вынырнул из воды. Отдышался. Такое ощущение, что он моментально протрезвел. Надо же как. Как огурчик, блин. Если бы я не брезговал этими ящерами-гомосеками, то тоже бы нырнул в аквариум освежиться.
Игорь подошел к двери, открыл, громко позвал Витька-монтажера.
Витек, потирая глаза, появился на пороге, как сонный молодец из ларца.
Игорь спокойно сказал ему:
– Снимай штаны.
Витек криво улыбнулся и хихикнул.
– Хи-хи. Зачем?
– Надо, – спокойно добавил Игорь, – снимай.
Витек снял штаны по колено. Карабейников показал на трусы:
– И трусы.
Витек снял трусы. Игорь присел на корточки перед Витьком, взял его руками за бедра, оглянулся на меня с дьявольской улыбкой и тихо-тихо сказал:
– Хочешь попробовать, как это вкусно? Здесь, – показал на член, – пересекаются миры. Здесь зарождаются цивилизации. Здесь сидит бог.  
    – Чей бог? – закатился от смеха я.
    – Наш, - квакнул Карабейников.
    – Нету там никакого бога! – закричал я и моментально протрезвел, схватил свой кофр с ноутбуком, рванул к выходу, открыл дверь, обернулся и со злостью прорычал: – Пидоры! Конченные!
Захлопнул за собой двери и быстро побежал вниз по лестнице. Прочь из этого содома. Я вспомнил, как Олег и Игорь, проезжая мимо церкви крестились и кланялись, мол, прости нас, Господи.  
– Пидоры!!! – крикнул я на прощанье в темноту коридора, споткнулся, с шумом упал и разбил нос в кровь.
    – Блядь! – вырвалось из меня.

Итак. Времени было… Я посмотрел на свои «Тиссоты»… 05:33. Дурацкие старые «Тиссоты». Нужно покупать хорошие часы. Метро уже работает, слава Богу. Мне нужно только добраться до ВВЦ. Зайти в подземку, войти в поезд, потом еще сделать пару пересадок, чтобы оказаться на «Пушкинской». И до станции «Выхино». Там – на вонючий междугородний автобус. И домой. К Алисе. К любимой родной Алисе, которая, слава Богу, не видела всех этих ужасов, этого ужасного адова круга с участием рухнувшего идеала.
Иисус который Христос не простит вас распущенных ублюдков за то, что вы творите на этой земле! Ни вас, Михаськи и Эрнестовы звезды голубых экранов! Ни вас, таксисты и монтажеры Витьки! Один раз – пидорас! И Сократ тут не при чем. Диоген правильно делал, что прятал свою жопу в бочке. Жопа целее будет.


ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА
ОБЕЩАНИЕ

Я проснулся оттого, что меня больно трясли за плечо. Я едва сумел открыть глаза. Алиса вся в слезах, смотрела на меня. Как потом выяснилось, она ночью ни на минуту не смыкала глаз.
– Зачем ты пошел в этот гей-клуб?
Глаза закрывались сами собой. У меня не было сил разговаривать. Вернее, я не хотел говорить, я не хотел этого слышать.
– Зачем ты пошел в гей-клуб!? Я тебя спрашиваю, – трясла она меня.
Я приподнял голову. Башка трещит! Я не хочу сейчас вопросов, Господи. Потому что у меня нет ответов. У меня вообще ничего нет. Меня нет. Они – пидоры – стерли меня, уничтожили, они убили во мне государство. Но так мне и надо.
– Мы отмечали мой день рождения.
– Где? В гей-клубе!?
– Ага.
– А ты что – гей? – кричала она в слезах.
– Надеюсь… что… нет.
Я напряг мышцы в ягодицах, пытаясь вспомнить, что было вчера. Нет, я, сто пудово, не долбился в жопу. Сто пудово. Я ведь не пидор. Я не мог. Это против моей природы. Против моей религии. Моей религии. Не православной. Мне вчера друг рассказывал, что происходит в церкви. Он поет в церковном хоре. Оказывается, что в одной из подмосковных церквей случился скандал. Поп и дьякон оказались любовниками, пидорами. Дьякон стал ходить потихоньку налево – долбится с мирянами. А поп об этом проведал. И устроил почти публичный скандал. Слава о попе-гомосеке сразу разлетелась по округе и, видимо, дошла до руководства церкви (как они там величают себя?). Но мне так и не удалось выяснить, что стало с этим попом. Может быть, продолжает служить, а может быть, постригся в монахи. Скорее всего, продолжает служить. Ибо пидоры поговаривают, что ученики спросили Христа: а как люди узнают, что мы твои ученики? На что Христос ответил: по любви друг к другу.
– Как ты думаешь, теоретически Иисус Христос… мог быть голубым? – спросил я Алису.
– Ты хоть что-нибудь помнишь из вчерашнего? – в ответ она задала вопрос.
– Помню. Ночной клуб, помню. Я пытался петь караоке.
– Еще что?
– И еще что-то… Такое… смутно. Все смутно.
– Зачем ты целовался с Карабейниковым?
– А ты откуда знаешь? – заинтересовался я.
Она не ответила. Я выдохнул и стал оправдываться:
– Ну… Я решил подыграть ему. Он бедный… гомосексуалист…
Алиса рванула с меня одеяло:
– Ты глупый. И слабый.
Я вновь натянул одеяло на себя и сказал:
– Это неправда. Я сильный. Иначе бы я поддался на провокацию и дал бы отсосать…
– А ты все помнишь?
– В смысле?
– Ты все помнишь?
– Не все.
– Почему тогда с такой уверенностью говоришь?
Я немного пораскинул мозгами в больной голове и ответил:
– Ну-у-у, это самое… об этом бы я точно не забыл. Не упустил бы. Я ведь отчетливо запомнил, как он сосал у таксиста. Я сразу вмиг протрезвел, пришел в себя. Как будто и не пил. Шок такой. Ты не представляешь. Он мне библию цитировал. Он говорил, что Христос тоже пидор. Надеюсь, это не так.
– Где твой телефон?
Я чуть испугался:
– А где мой телефон?
– Это я тебя спрашиваю, где твой телефон?
– Наверно, в кармане. Позвони мне. И выясним, где мой телефон.
– Я звонила. Телефон не доступен.
– Значит, потерял, – спокойно сказал я и слегка застонал, мол, как мне сейчас тяжело.
Алиса села на кровать, взялась за голову:
– Ясно. Денег у нас полно. Конечно. Теперь нужно покупать новый телефон. Еще минус пять тысяч от семейного бюджета. Скажи только, зачем ты поехал в гей-клуб?
Я вновь объяснил:
– Я же говорю, день рождения. Во-первых. Во-вторых, я абсолютно не знал, что это гей-клуб. Я думал…
– Вы сценарий писали?
– Нет.
– Почему?
– Отмечали мой день рождения.
– А я сегодня ночь не спала.
– Мне очень жаль, что все так получилось. Я и сам был абсолютно не готов к подобному развитию событий. Для меня это тоже открытие. Знаешь, как я разочарован?.. Он сосал у таксиста…
Я приподнялся, прижался лицом к ногам Алисы и зашептал:
– Я так тебя люблю. Ты самая лучшая. Прости меня. А?
– Я устала, Коля. Я устала от твоих пьянок.
У меня заломило в висках. Какой-то невидимый журавль больно-больно клюнул мне в темя, и в моих глазах потемнело. Я откинулся обратно на подушку и сказал:
– Текила.
– Что? – не поняла Алена.  
– В этом дурацком ночном клубе не было женщины, достойной тебя.
– В гей-клубе? Опять ты мне врешь!
– Я никогда не вру.
– Ты поедешь туда еще?
– Куда?
– К Карабейникову.
– Если бы у меня был выбор… Если бы у нас не было проблем с деньгами… Конечно, я бы плюнул на все, и покинул эту голубую тусовку. Но у нас нет выбора. Поэтому… я поеду.
– Когда?
– Завтра.
– В ночь?
– Не знаю.
– Больше не езди в ночной клуб, пообещай мне.
– Обещаю тебе, – заверил я и поцеловал ее  голень.
Забежим вперед, я сдержал обещание. Мы не ездили больше в ночной клуб. Мы уехали… О, мама! Кратно хуже. А об этом речь впереди.

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА
РАК УМЕР

На следующий день мы с Алисой пошли в салон покупать новый телефон. Выбор огромный от мала до велика, от копеечных до дорогущих.
– Купим подешевле, – предложил я, – чтобы потерять было не жалко.
– Может, лучше не терять? – справедливо заметила Алиса.
– Конечно, лучше не терять. Но так. На всякий случай.
За прошлый год я потерял два телефона. В этом году еще только первый. Но восемь месяцев еще впереди.
Мы купили недорогой.
Через день, написав дома новую экспозицию и завязку сценария, я приехал в офис. Я боялся этой встречи. Мне казалось, что после моего отказа ко мне изменится отношение. Но…

Карабейников, как ни странно, сидел в своем кресле. Когда я вошел, он посмотрел на меня, приветливо улыбнулся, неожиданно встал из-за стола, подошел ко мне, первым подал руку, три раза поцеловал воздух, щекой к щеке.
– Привет, родной! У тебя все нормально? – с улыбкой спросил Игорь.
– Нормально, – с досадой ответил я.
– Твой телефон не доступен.
– Три часа назад купил новый. Два часа как восстановил симку. Щас я доступен.
– Потерял? – не отступал Игорь.
Я махнул рукой и соврал:
– Все равно хотел менять.

Я, нужно признаться, человек рассеянный, да еще и пьющий. Пьющий подчас до состояния нестояния. Поэтому дорогие телефоны стараюсь не покупать, дабы потерять жалко не было. Лучше потерять телефон за три тысячи рублей, чем за пятнадцать. Правда же? Мама на этот счет говорит:
– Десятка два, наверное, телефонов уже потерял?
Я же отмахиваюсь и отвечаю:
– Хватит, мама, не нужно.

Игорь усадил меня на диван, сам сел на краешек рядом, кивнул головой на аквариум и сказал:
– Ящеры убили рака. Представляешь?
Я многозначительно ответил:
– Лучше смерть, чем такая жизнь.
– Глупый рак, – бросил Игорь.
Я поднялся с дивана, подошел к аквариуму, посмотрел на радостный ящеров-гомосеков и говорю:
– Он их гонял круглыми сутками. Они не выдержали его хамства. Как они его убили? Наверное, задушили. Или заманили к себе в пещеру и замучили до смерти.
– Не знаю, – пожал плечами Игорь. Видно было, что ему становится скучно и он хочет перевести разговор на другую тему.
– Мне нравился этот рак, – ввернул я, ткнув пальцем в стекло, напугав уставившегося на меня ящера.
– Мне тоже. Я надеялся, что он подружится с ящерами, – продолжил Карабейников, убрав мой палец от стекла, мой, не суй своих рук в аквариум. Я убрал руки в карманы. Игорь вытер носовым платком место, куда я ткнул пальцем,
Я подвел итог:
– Думаю, дружба между ними была невозможна.
«Они ведь такие же пидоры, как и вы с Михаськой» – почему-то радостно подумалось мне.
Игорь наконец перевел разговор:
– Ты куда пропал?
– Когда?
– Тогда.
Я молчал. Не знал, что ответить. Карабейников продолжил:
– Ты такой смешной, Степанков, – он больно ущипнул меня за локоть
– Разве? – переспросил я, одернув руку.
Игорь потрогал себя по бокам и добавил:
– Ты мне ребро сломал, Степанков. У меня все тело в синяках.
– Не может быть, – усомнился я.
– Может. Напинал меня. Больно. Ты злой человек, Степанков.
В кабинет вошел Михасик. На нем новая футболочка с рюшами, стильные красные штанишки. Михасик манерно тиснул мне руку и проронил:
– Слава Богу, нашелся. А мы уже думали, убили нашего щелкопера.
Игорь заразительно захохотал:
– Ха-ха. Ага. Это он меня чуть не убил, Михасик. Представляешь? Пинал. Ребро сломал. Фашист. Он настоящий фашист.
Михасик изобразил театральную злость и, глядя на меня, отмочил:
– Любимого Михасика! Чуть не убил!? Я за Мишутку тебя убью. Хочешь? – и глупо захохотал.
МХАТ имени Михасиков продолжался. Ящеры в аквариуме резвились друг с другом. Без рака аквариум заметно опустел. Жаль. Жаль. Всё когда-то невозможным становиться.
– Что ты говоришь, Михасик? – переспросил я Олега, как будто бы не слышал глупого вопроса.
Тот хлопнул себя по ляжкам, вновь нелепо засмеялся, потом вдруг стал серьезен и упрекнул:
– Ты посмотри на него, Мишутка. Он меня даже не слышит. В ночном клубе, поговаривают, у ди-джея отсасывал…
– Это неправда.
– Отсасывал, отсасывал, – с хитрой улыбкой повторил Олежик.
– Неправда, – разозлился я не на штуку.
Хотя… Чего я злюсь? Это же провокация. Явная провокация. Вранье. Все ясно, как божий день. Идите вы в жопу! Там ваш бог!
Мишутка (который Олег) покормил ящеров червячками и, глядя на меня, спокойно сказал:
– Я все равно тебя за Мишаньку убью. Знай это.
Игорь засмеялся:
– Не надо. Не убивай его, Мишутка. Кто нам сценарий тогда напишет?
– Я напишу, – выдал Олег.
Карабейников надул губы, шмыгнул носом и со всей серьезностью сказал:
– Ну не шути так больше, – и хлопнул его по заднице.
Ночь началась.

Мы на самом деле работали этой ночью. Практически первый раз. Первый раз я услышал от Игоря слова одобрения или упрека. Первый раз мы говорили подробно о сюжетнике, разбирали персонажей сценария «Стэп бай стэп». Мы сидели часов до пяти. На кокаине. Опять. Кокаин на самом деле держит голову в рабочем состоянии. Другой вопрос, насколько, стабилизируя работу бестолковки, он разрушает клетки головного мозга? Игорь сказал:
– Большие люди не пускают в нашу страну кокаин.
– Почему? – спросил я.
– Потому что кокаин – это самый чистый, самый безопасный и безвредный для организма кайф. А они хотят, им выгодно, чтобы Россия спилась. Сами сидят на кокаине, а народ спаивают пивом и водкой.
– Кто они-то? – удивленный спросил я.
– Большие люди, – со всей важностью произнес Игорь.
– Но мы-то с тобой тоже… текилу уже месяц пьем. Спиваемся, так сказать.
На что тот ответил:
– Мы люди творческие. Текилу нам не то, что можно, а нужно.

Начало светать. Луна пропала.
Игорь собрал пальцем остатки кокаина со стола, облизал его, и уже было хотел что-то ответить на мой вопрос, но передумал. Поднялся, подошел к аквариуму, включил там свет и сказал двум ящерам:
– Пора просыпаться, дети мои, – потом посмотрел на меня и произнес: – А нам пора ложится спать.
Я вздрогнул от этого предложения. Диван в кабинете был один.
– Я не очень-то хочу спать, – стал оправдываться я.
Игорь вылез из свитера и продолжил:
– Завтра. Вернее, сегодня в одиннадцать придет актер, который будет играть Инессу Феликсовну. Я хочу тебя обязательно с ним познакомить. Он очень креативный и толковый. Я не могу тебя отпустить. Ты должен быть утром здесь.
– У него хорошо получается играть женщин? – задал вопрос я, а сам думаю, что делать, как быть, как выходить из ситуации.
Карабейников снял джинсы и ответил:
– Он превосходно играет женщин. У него есть шоу Лары Собаки. Замечательное шоу. Когда страна пищит от глупой клоунады Зойки Сердучки, а Лара Собака не может выйти на большую эстраду. Произвол.
– А это самая Лара Собака голубая?
– Голубой. И не скрывает этого уже более десяти лет.
– Почему тогда перед ним не открылись дороги в шоу-бизнес? – спросил я.
– Потому что.
– Почему?
– Потому что не всем голубым улыбается удача.
– Зойка Сердучка ведь тоже голубая?
– Да.
– А может, шоу-бизнес не настолько огромный, чтобы впустить в свои анналы всех голубых?
Игорь почесал голову и театрально возмутился:
– Слово-то какое нашел! Анналы! Где ты его хоть нашел? Ужас.
Я приоткрыл жалюзи, посмотрел в окно на восходящее солнце, улыбнулся и сказал:
– Ваше, по-моему, слово. Анналы. Не в тему, конечно.
– Ты интересный, Степанков. У меня ум не так, как у всех, устроен, – он стал надевать на себя домашние трикушки и белую футболку. – Я завтра вечером улетаю в Сочи на кинофестиваль. Ты будешь меня ждать?
– В каком смысле? – не понял я вопроса.
– Ну… так. Будешь? Или не будешь? – он улыбался. Шутник, блин!
Я понимаю, конечно, что попал в иной мир, что здесь мне неприятно, противно, подчас мерзко. Я понимаю, что из меня лезет что-то христианское, а то и иудейское. Я понимаю, что общаясь с такими людьми, справляясь с их провокациями, но, однако, проглатывая как наживку их пропаганду и PR, можно дойти в своем отрицании до состояния глубокого исступления и ярчайшей ненависти. Выдержу ли я этот напор? Выдержу. Ибо не так-то просто сценаристу в Москве найти работу. Евреям и пидорам легче. У них свое лобби. А я необрезанный натурал. Что же мне делать? Ложится спать рядом с голубым? Ну а куда деваться? Тяжело не спать ночь, а потом день снова работать. Сценарий нужно писать. Михасик младший оставил нас двоих на ночь работать, уехал домой. Странно, младший Михасик не ревнует старшего Михасика.
– Ладно. О`кей. Давай ложиться спать, – сказал я и закрыл жалюзи.
Игорь заметно удивился.
– Правда? Ты ляжешь со мной спать? – спросил он.
– Ну а почему нет? Ты же знаешь, что я не голубой. Ты помнишь, что я могу дать по ребрам.
– Помню, – улыбнулся Игорь.

Он разобрал диван, натянул повыше по грудь смешные трикушки и лег. Любопытно, у Карабейникова тут, как дом родной: диван, спальные принадлежности, полотенца, мыльно-рыльные принадлежности. Все у него тут есть. Даже клизма. Более половины своего времени он проводит здесь, в студии. А Жанна дома. Часто одна. Звонит, ревнует Игоря к Михасику. Я бы на ее месте точно завел роман. Нафиг, нафиг. Если бы она, бедная, знала, у кого отсасывает иногда Карабейников, она бы ни за что на свете не поцеловала больше его в губы. Хотя… Кто ее знает? Может быть, ее все устраивает. И она не хочет замечать тех изменений, которые происходят с Игорем.
Карабейников снова встал, закрыл двери на внутренний замок, достал из шкафа мне отдельное покрывало. Слава Богу, с голубым не под одним одеялом.
Уснул я быстро. Снов не видел. Я вообще очень редко смотрю сны. В основном тогда, когда долго сплю. А сплю я часто очень недолго, поэтому не успеваю посмотреть сновидения.

Дум-дум-дум!
Просыпаюсь от громкого стука в дверь. Кого нелегкая принесла? Сейчас зайдет, думаю, Ирина – девушка с накаченными губами. А мы тут со старшим Михасиком опочиваем на одном диванчике. Какие мысли у нее могут возникнуть в таком случае? Подумает: склеилось, сладилось, нашли общий язык, точку преткновения. Нет, ни фига, я свою точку преткновения никому не отдам. Шуткуют иногда: один раз – не пидорас. Нет, блин, и один раз пидорас. И бывших пидоров не бывает. Это точно. Дашь один раз в жопу, всю жизнь потом не отмыться. Как это иногда случается с нашими восходящими звездами… Упаси Бог! А «великий Юра Шатунов» российского театра – Тришковецкий, согласно кемеровским слухам, свою «девственность» потерял, служа матросом в ВМС. Нет, Степанков! Ни фига! Это ты просто слюнки глотаешь! Просто тебя, сука, зависть гложет, грызет, кишки выматывает! И ты, тварь дрожащая, злишься, скулишь, дичаешь! Тришковецкий – пидор. Ни фига! Просто талантливый парень, трудоголик в отличие от тебя, алкоголика. Романы у него не пошли, пожалуйста, он песни на сцену пойдет петь (вернее, говорить). Молодец! Ну да, ну да! Ну не был у меня папа заместителем губернатора… Не был! У меня папа не пиздил деньги миллионами, чтобы семья хорошо жила, чтобы Коля мог спокойно заниматься творчеством, содержать частный театр. Мне нужно было себя, двух жен, двух детей кормить, одевать… Плюс ко всему, я не еврей. Чё говорить? Чё ты оправдываешься, Степанков? Мудак ты, одним слово. Мудак. И с пидором спишь в одной постели. И нет тебе никакого оправдания. Нет. ТЧК. Аминь.

Дум-дум-дум!
Игорь встал с дивана, подошел к порогу, спросил:
– Кто там?
Послышался голос из-за двери:
– Я, Игорь.
– Кто – я?
– Вадя Ящуров.
Я подумал, во, блин, фамилия. Ящуров. Игорь щелкнул замком, толкнул дверь и, не дожидаясь, пока она откроется, прыгнул на свое место под одеяло. Тем временем дверь до конца отворилась, и на пороге появился высокий, черноволосый мужчина с серьезным лицом, лет сорока, видимо. Он внимательно стал разглядывать меня, будто я ему что-то должен сказать. Игорь, громко зевнув, представил вошедшего гостя:
– Вадя Ящуров – продюсер нашего проекта, директор по интерьерам.
Я приподнялся, протянул руку. Мы обменялись рукопожатием. Игорь представил меня:
– Сценарист проекта, Николай Степанков.
Вадя, наконец, убрал с лица напущенную серьезность, кокетливо улыбнулся и обратился к Игорю:
– Ну как?
Игорь отрицательно закачал головой и, искривившись в лице, сказал:
– Не-е. Натурал.
Вадя хлопнул в ладоши, мол, эх, не вышло. Потом улыбнулся и сказал:
– Все мы когда-то были натуралами.
«Я уже это сто раз слышал» – подумал я.
Карабейников еще раз громко зевнул и рассказал Ваде:
– Представляешь, всю ночь провел с натуралом в одной постели и даже ни разу к нему не прикоснулся.
– А что так? – спросил Вадя.
– Что, что? А вдруг он мне по яйцам даст? Он уже мне ребра поломал однажды.
– Такой противный? – интересовался Вадя.
– Убежденный натурал, – сказал Игорь, встал с дивана, подтянул трико, потряс в паху и добавил: Строптивый. Я всю ночь мечтал. Ну, сейчас, думаю, он положит свою руку на мой член… Вот-вот. И решится главный вопрос. Но, увы, не дождался.
Они вдвоем посмеивались.
Я спросонок плохо понимал их провокационные шутки и сидел на стуле, тупо уставившись в оживший аквариум. Один из ящеров тоже на меня смотрел. Мне почему-то захотелось убить этого ящера. А правда… За что они, глупые ящеры, убили маленького рачка? За что? Они просто пидоры. Хотя, нет. Икру какую-то желтую откладывают на водорослях. Может, это вообще самки? Вряд ли. Скорее, гомосеки.
– Алле! Коля! – щелкал перед моим лицом пальцами Игорь, – одевайся. Сейчас актеры подтянуться. А ты в таком виде. У нас, знаешь, как говорится? Что за сценарист, если не переспал с продюсером. Поздравляю тебя, ты сделал первый шаг.
Я сурово посмотрел на него и быстро встал. Мы собрали диван. Игорь открыл окно, чтобы проветрить помещение. Я совсем не выспался. Ни черта не выспался. Мне не хватило трех часов, которые мы со старшим Михасиком поспали. Из моей головы еще не вышел кокаин, в моей крови еще текила.
Вадя, пристально вглядываясь мне в лицо, сел рядом со мной и зачем-то начал рассказ:
– Я вчера стою возле банка на машине. У меня окно открыто. Из банка выходит мужчина. Приятный такой. Тело накаченное. Стрижка короткая. Я внимательно его рассматриваю. Он тоже обращает внимание на меня. Я подмигиваю ему. Он кивает. Мы едем ко мне домой. Классно перепихиваемся. И он уезжает от меня. Я даже не знаю, как его зовут. Представляешь?! Классно!
Я пожимаю плечами. Какого черта ты мне все это рассказываешь?! Зачем мне это?! Не хочу я этого знать! Зачем мне ваши случайные перепихоны?
– Ну и как? – спрашивал меня Вадя.
– Что – как? – переспросил я.
– История.
– Какая история?
– Моя.
– Достаточно банальная история. Финала нет, – ответил я.
– То есть? – полюбопытствовал Вадя.
Игорь заинтересовался нашим разговором. И два плосколицых ящера за стеклом аквариума тоже уставились на меня, как будто ждали продолжение истории. Я выдержал нужную паузу, театрально зевнул и сказал:
– В финале должен быть ВИЧ.
Вадя засмеялся, громко захлопал в ладоши, откинулся на спинку дивана и прокричал:
– Браво, браво! Браво – натуралу!
Потом демонстративно забросил руки за голову, изменился в лице, напустив на себя чопорность, и обреченно отпустил:
– Я так и думал! Ты предсказуем…
– Да и ты не оригинален, – вставил я, вышел из кабинета и отправился умываться.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ПРИДУТ ГУННЫ

Когда я вернулся из уборной, в кабинете уже сидели незнакомые люди. Вернее, одного из них я помнил по сериалу «Проклятый ад», который снимал Карабейников. Я даже помнил его фамилию. Это был Максим Сокол. При очень харизматичной внешности и обаянии русского мачо, он был актером средней руки, еще и с плохой памятью, как рассказал мне по секрету Карабейников.
Но у него был один потрясающий плюс – Сокол бил все рейтинги. Девчонки, поклонницы сериала, пищали от восторга, обоссывали, метили пороги его квартиры, стояли у него под окнами с цветами. В общем, популярность была сто процентной. Бренд «Максим Сокол» работал. Я его впервые в жизни увидел вне рамок голубого экрана, и впечатление он производил достаточно хорошее. Немаленький, коренастый. И что больше всего в данной ситуации меня радовало, он не был гомосексуалистом. Еще неделю назад мне об этом сказал Карабейников.
Я выдохнул тогда:
– Ну, слава Богу.
Надо отметить, что Максим Сокол был чуть ли не единственным гетеросексуалом на этом проекте, не считая меня и еще пары-тройки человек. Практически весь мужской актерский состав проекта был нетрадиционной ориентации. Геи. Так уж повелось у Игоря Николаевича. Он всегда запрягал в упряжь своих. Он надеялся, что при случае «свои» потащат и его тоже. Я тут же вспомнил про своего сокурсника Сему, которого Карабейников предложил позвать в Москву, только потому что тот гей. Это походит на гетерофобию. Но не об этом я думал, когда стоял с ножом на углу той арки. Мне не нужна была смерть гея, мне нужна была смерть подлеца, вора, провокатора.
Я слышал его задорный заразительный смех. Оглядел всех и все с первого взгляда про каждого понял. Глаз опытный. С пидорами опять-таки опыт общения немаленький. Вот они, дионисы, нарциссы, ураны, ганимеды и аполлоны, блин.

Игорь подвел меня к Соколу и представил. После знакомства с ним подвел к Ларе Собаке. Реальное имя – Алексей. Но имя Лара подходило ему гораздо больше, чем Леша. Он был высоким, стройным, голубоглазым. Вел  себя, как натуральный гипертрофированный гей. Почти транс. Тиресий Российской Федерации. Как будто я смотрел пародию на геев. Ужимки, повадки, движения были театрализовано выверены и поставлены на службу натуре. Он до того манерничал, что однажды я даже громко невпопад засмеялся. Игорь посмотрел на меня, откашлялся, призывая к выдержке. Мол, что ты себе позволяешь. Я сказанул:
– Простите, анекдот вспомнил.
Игорь схватился за это, взмахнул руками и выпалил:
– Ну тогда расскажи.
Я пошел в отказ:
– Нет, нет. Я очень плохо рассказываю анекдоты.
Игорь настаивал:
– Расскажи.
– Не буду.
Лара Собака тоже подключился, как кокетливая девица, насверленная жемчужина, необъезженная кобылица, часто заморгал глазами, потом небрежно обронил:
– Расскажи, хороший мой. Тогда мы с тобой окончательно скадримся.
Я напрягся, чтобы вспомнить хоть одну смешную историю. Вытащил из хаотичных складов бестолковки старинный-престаринный анекдот и начал, запинаясь, рассказывать:
– Два мужика легли… вместе… спать. Один на… один бок. Другой на другой бок, к его спине и… жопе. Тот, который лег к спине другого шебаршился… шебаршился, вдруг вскрикивает: «Ой!» Второй: «Что случилось?» Первый: «Ничего, ничего. Я щас вытащу». Второй строго: «Я тебе вытащу! Спи, давай!»
Никто не засмеялся над моим анекдотом. Игорь даже изменился в лице, потом отвернулся от меня и холодно произнес:
– Да. Весело.
Лара Собака обиженно надул губы, почесал нос и с грустью в голосе сказал:
– Смешно. Молодой человек… Забываю, как зовут… Проявил, извиняюсь за выражение, п-дительность. А казался таким хорошеньким. Зайкой…
    Я вступил в игру и выговорился:
– Почему зайкой? Может мишуткой? Мишанькой? А?
Игорь решил переменить тему разговора и указал на серого едва заметного молодого человека, который все это время сидел на диване:
– Это Тим Брегов. Один из лидеров группы «Давай-поддавай».
Тим Бергов весь такой крашено-серый, красивенький. Именно красивенький. Не красивый, а красивенький. Румяный, с подкаченными губками. Хорошенький, как будто увеличенный до размеров небольшого мужчинки розовощекий младенец. Как поросеночек. Опять-таки пидор из пидоров. О нем Игорь мне рассказывал в одну из рабочих ночей. Но в рассказе этом не было, по сути, ничего неординарного, поэтому я умолчу. Путь на российскую эстраду известен. Через жопу. Все у нас в России через жопу.
Тимур Брегов протянул мне свою маленькую нежную ручку.

Боже мой! За что мне такое испытание? Зачем они все упали на мою голову. Я тут окончательно сойду с ума или стану натуральным гомофобом. Я, нужно отметить, всегда был лоялен к геям. Всегда. Не было у меня на счет геев предрассудков. Не было. И сейчас не должно быть. Зачем мне это нужно? Ну провоцируют они меня, соблазняют всячески. Но не насилуют же? И что ты, Степанков, ерепенишься? Тебе-то какая разница, кто с кем спит. Костя Эрнестов тоже вон спит с парнишками, но его ТВ-канал смотрит вся страна. Коля Баскаков – оперный пидор, а вон как хорошо тенором поет. Заслушаешься, обзавидуешься. Я уж не говорю о Петре Чайковском,  Уильяме Берроузе и Николая Васильевиче Гоголе. Ну, про Гоголя – это ты загнул. Это никем не доказанная легенда.

Карабейников представил меня еще двум пидорам.
Я хочу, чтобы меня приняли в иудаизм. Это главная религия, которая сопротивлялась и продолжает сопротивляться гей-атаке. Сделайте мне обрезание. И я встану во главе фронта против пидоров и прочих гомосеков.
ВИЧ через рукопожатие не передается? Не передается. А ты, Степанков, целовался тогда в ночном клубе с Карабейниковым? Ну и что? Через поцелуи ВИЧ тоже не передается. И тем более я целовался-то с ним… Как бы сказать? Не на самом деле… Вернее, не всерьез. Ага, не всерьез!? Рассказывай. В полный засос с языком. Бля! Как ты мог, Степанков?! Как ты мог, тварь ты позорная?! Но больше-то ничего не было… Ходишь по грани. Играешь. Прекрати уже играть в этой жизни. Иначе она тебя настигнет в двадцатых числах, вываляет тебя в грязи, пожует и выплюнет. Никакого тебе обрезания. Почему? Прекрати. Хорошо. Постараюсь. Ох-ох-ох.

Лара Собака уже рассказывал байки:
– …У нас до сих пор актеры играют по-дурацки. Бестолковые. Не могут выучиться у американцев. Школа устарела. У нас в кино до сих пор делают мхатовские паузы, будто им гирю на ногу уронили. Вау, – изображает долгую паузу, часто моргая глазами, потом часто машет руками и продолжает: На хера, спрашивается, ты делаешь такую паузу?! Посмотрите, как играют в Голливуде, друзья: хоп – событие, оценка короткая, как вспышка, и дальше по действию. Все. Достаточно. Зритель уже все понял. Он не такой тупой, как кажется… И дальше. По действию. Вперед. Вперед. Хоп – событие – вспышка.
А он прав. Лара Собака прав. Наши актеры продолжают играть со сцены и на экране в народный театр. Как в 60-х. Лукино Висконти уже в сороковых прекратил использовать такую актерскую технику, а у нас все по-старому. Поэтому и кино у нас последние двадцать лет говенное. Лара Собака вроде голубой из голубых, а толковый ведь. Шарит, блин. Может, правда, гомосексуальность – это последняя стадия развития человечества? Так ведь и заканчивались все великие цивилизации. Египетская, греческая, римская. Но, блин, о чем ты, Степанков? Нет, господа и дамы, самое главное слово здесь «заканчивались». А причина? Гомосексуальность. Гомосексуализм и безнравственность – предлагаемые обстоятельства для сценария под названием крах империи. К сожалению, я тоже принимаю участие в этом спектакле. И никуда не денешься.
Смотрю я на эту компашку, и мысли в моей голове родятся все больше говенные. Все как-то хрупко у нас в Москве. Как будто вот-вот придут гунны и разрушат из «Ураганов» кремлевскую стену, публично расстреляют на Театральной площади президента, потом премьер-министра, далее Владимира Вольфовича и напоследок Вовочку Писичкина. Для общего устрашения. И в конце концов скажут гунны… Или ничего не скажут. Просто отправят всех в Сибирь, копать вечную мерзлоту. Приятно или не очень копать вечную мерзлоту рядом с Пелевиным, Минаевым, Гришковцом или Басковым? Не знаю. Наверное, всяко говенно. Даже если носилки, которые ты нагрузил, будут нести Никита Михалков с иссыхающим от голода Дмитрием Быковым. Все равно неприятно. А копать там, в Сибири, есть что.
Смотрю я на эту компашку, слушаю. Что здесь сейчас происходит? В этой разношерстной компании? А ничего. Болтология. Опять сплошная болтология. Вся наша жизнь – одна сплошная болтология. Тусовка.. Туса. Всё. Аминь.  

– А сценарий готов? – вдруг задал логичный вопрос Максим Сокол.
– Сценарий готов? – вдруг обратился ко мне Игорь.
Ах ты гребанный провокатор! Подумал я. Потом напрягся, покраснел и со злостью, глядя Игорю в глаза, выдавил:
– Ты чё?! Охуел!?
Карабейников понял, что я на взводе, обратился к Максиму:
– Не обращай внимания. Пишем. Скоро будет готов. Сценарий называется «Стэп бай стэп».
Лара Собака, мило улыбаясь и кокетничая, обратился ко мне:
– А знаешь… Ты забавный, кстати. Знаешь… Как тебя… Знаешь… – он пытался вспомнить мое имя, потом махнул рукой и продолжил: – Знаешь, вставь там такую фишку… У меня есть такие прикольные фишки! Ха-ха-ха! Уписиться просто. Слушай…
И я слушал его фишки минут десять. Он рассказывал, что бы он желал видеть в этом сценарии, как бы он хотел выглядеть, бросал мне какие-то фразы и фразки. Я слушал, кивал головой.
К нам подошел Карабейников, взял за руку Лару Собаку и сказал мне:
– Записывай, Степанков! Чё сидишь?!
Я стал что-то записывать. Какую-то хрень.
– Умора, правда? – спросил у меня Лара смеясь.
Я согласился:
– Умереть, не встать.
Лара вдруг прекратил смеяться, широко улыбнулся и сказал:
– Я верная… особа… А так бы… Я дала бы тебе пощекотать… Что-нибудь… А-а…
Зачем он это отчебучил? Кому? И к тому же не договорил, кому он верен и что пощекотать. Предстательную железу? Да? Да мне, надо сказать, глубоко насрать, кому, что, почем пощекотать. Я устал от вас. Силы меня покидали. Я мечтал поскорее закончить сценарий. Но у меня не было возможности. Игорь говорил:
– Сначала сюжетник.
Я, наивный, еще не предполагал, что Игорь Карабейников, клипмейкер и гей подумывает меня кинуть, облапошить в том случае, если я не стану геем. Он хочет воспользоваться мной, как мозговым центром, высосать из меня все и оставить без денег, сил и энергии. Я вспоминал все эти встречи тогда, когда стоял в арке, перед тем как совершить свое первое убийство.
– Я еду на кинофестиваль в Сочи. На презентацию нашего проекта «Стэп бай стэп», – сказал Карабейников. – Ты меня будешь ждать, Степанков?
– То есть?
– Ну так что? Хи-хи. Ха-ха. Ху-ху. Хо-хо. Я дала бы… пощекотать…
– Пошли вы все в жопу!

продолжение романа Решетникова Сергея «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» гений Игорь Николаевич, подарки, сауна и индейцы...

  • 20.02.2015
Возврат к списку