Сергей Решетников, писатель, сценарист, драматург. Тот самый Решетников

Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала. Пятая часть

Голубая моя Москва (часть пятая)

Голубая моя Москва (часть пятая)

По ссылке можно вернуться в 4-ю часть романа Решетникова «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» гей-клуб, актер-натурал, рак умер...

18+

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ГЕНИЙ

Пока Игорь ездил на  кинофестиваль, я дома снова писал сценарий. К цели. Шаг за шагом. Стэп бай стэп. Пока, как говорится, от монитора не ослеп.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивала меня Алиса, – Карабейников ведь все равно ничего не читает.
Я разводил руками, мол, не читает, что поделаешь. И снова садился писать сценарий «Стэп бай стэп». Я безумно нервничал. Нужно сказать, часто мои идеи воспринимались Михасиками в штыки. Например, я говорил, один из главных героев, танцор, подрабатывающий таксистом, может демонстрировать свое владение танцевальной техникой, остановив машину на обочине. Он может танцевать брейк, делать различные стойки, упершись руками на капот авто. А проезжающие мимо водители могут подавать звуковые сигналы в знак приветствия танцора. Из этих звуковых сигналов может рождаться мелодия, которая далее разовьется в песню. Это будет очень красиво, киношно без болтологии смотреться. Это будет супер! Ну же!.. Спилберг, сделай такое кино!
– Нет, не нужно, – категорично заявлял Игорь, лежа на диване, почесывая яйца.
– Не-е… Зачем нам такое, – поддакивал Олег, как «шестерка», поглаживая старшего Михасика по голому пузику.
Старшему нравилась и нежное почесывание его майорского пуза, и невзыскательная лесть Олега. Игорь едва заметно улыбался и даже слегка закатывал глазки.
– И биться сердце перестало, – говорил я иногда в сердцах.
Или, например, я предлагаю: одна из героинь, эффектная студентка Лада, сдает экзамен, на ней платье с глубоким декольте. Преподаватель Великанов видит ее большие груди, глотая слюну, спрашивает: «Какой у вас… – глядя в упор на титьки, – …номер… гм… билета?» А в его алчущих глазах – размер бюста, номер бюстгальтера.
Все мои предложения сначала принимаются в штыки. Спустя несколько дней Игорь вдруг на голубом глазу предлагает:
– А пусть Великанов видит ее большие груди, спрашивает: «Какой у вас… –Тут он запинается. И продолжает: номер… билета».
Блин, как будто бы родил эту идею только что.
Я не выдерживаю, говорю:
– Это же я с такими же словами предлагал построить эту сцену неделю назад! Вы с Михасиком меня не услышали. Что здесь происходит? Скажите мне.
Карабейников густо краснеет. В кабинете повисает разоблачающая пауза. Потом Игорь резко меняется в лице, отмахивается от меня рукой и начинает отмазываться:

– Степанков, ну не надо. А. Не надо. Всем известно, что идеи витают в воздухе. Не надо. Я же старый человек… У меня…
И лепит мне всевозможные оправдания. В итоге негласно считается, что эту сцену придумал Игорь Карабейников. Господи, Бог уже с ним. Лишь бы, лишь бы. Меня уже все достало.
– Ты гений, Игорь Николаевич! – время от времени восклицает Олег, потом сложив губы трубочкой, сделав брови домиком, послушно внимает.
     «Холоп» ! – в такие моменты думаю я.
Хрен с ним! Обсуждаем дальше. Михасик после очередного Игоревского высказывания, слегка взвизгнув, снова вскрикивает:
– Ах! Какая красота! Ты гений, Михаська! Ты гений! Мишутка – ты самый гениальный и сексуальный человек!
Я однажды не выдержал и сказал:
– Если бы я, а не Игорь, платил Олегу деньги… Не сомневаюсь в том, что Михаська пел бы панегирики мне.
Игорь изменился в лице и, нахмурив брови, задал вопрос:
– Не понял?
– Что – не понял?
– Повтори. Не расслышал.
– Олег говорил бы, что гений я, если бы он был моим исполнительным директором… – твердо-натвердо повторил я.
Карабейников разозлился не на шутку. Он чуть не разбил аквариум. Я думал, он сейчас схватит нож и набросится на меня. В коридоре все слышали, как он кричал:
– Ты что хочешь сказать, что Михаська продался мне за деньги?!
Я понял, что задел его за живое, и стоял на своем:
– Ты Олегу платишь деньги. Так? Так. Попробовал бы он тебе не угодить. Пойти против тебя. Он вынужден говорить, что ты гений. Плюс ко всему – вы педики.
Игорь позеленел от злости и закричал:
– Ты считаешь меня плохим режиссером?!
– Об этом вообще не было речи.
– И все-таки?
– Что? – переспросил я.
– Все-таки.
– Что?
– Ты неблагодарный, Степанков. Я тебя ненавижу.
– Я знаю. И что?
Я наблюдал, как борется сам с собой Игорь, как он берет себя в руки. Ведь ему нет никакого резона портить сейчас со мной отношения. Ругаться пока сценарий не написан. Тем более однажды уже был случай, когда я хотел сложить с себя все полномочия и уйти из проекта. Игорю удалось меня удержать.
Сейчас я ему нужен. И я это понимаю.

Он отгородится от меня, когда сценарий уже будет написан. В июле 2008 года, когда он подпишет мой сценарий своей девичьей, блядь, фамилией. Пока же я ему еще нужен. Тем более еще не использованы все провокации, при помощи которых меня можно превратить в себе подобного гея. У него идея-фикс. Он хочет уничтожить всех натуралов. Все натуралы должны стать геями. Либо умереть! Даешь голубую революцию в Российской Федерации! «Вернемся к традициям предков!» – внушал мне Игорь. Это он рассказывал про древних славян, у которых практиковался секс между мужчинами.
В тот вечер мы опять ничего не писали.

Я вспоминал наши разговоры и спрашивал себя, с каким настроением мог уехать на кинофестиваль Игорь. Что было в его душе? На что он надеялся?
Через некоторое время я получил от него СМС, где он говорил, что все на фестивале идет прекрасно, что он меня любит и целует. Гм. Ну что ж…
Я тоже написал, что целую его.
– Зачем?! – спросила меня потом Алиса.
– Не знаю. Я посчитал, что так нужно.

Прошло три дня, пока Игорь был на фестивале. Я не знал, чем  заняться. Один день я пописал сценарий. Потом бросил. Потому что, правда, он ведь ни фига не читает из того, что я пишу. На третий день мы с Алисой сходили на базар, истратили последние деньги на говядину, накрутили фарша, наделали настоящих сибирских пельменей.
Боже мой, нет ничего лучше пельмешек, слепленных с любовью в ручную! И, что характерно, себестоимость у них получается очень большой. Потому что мясо мы с Алисой покупаем отборное, фарш я кручу на ручной бабушкиной мясорубке. И лепим мы пельмешки без спешки – ручками. В каждом таком пельмене – есть душа. В каждом пельмешке – любовь.
Потом варишь их, выкладываешь в чашку, поливаешь юшкой, кладешь сливочного маслеца, сметанки и… Рядом ставишь горчичку в банке. Боже мой! Как это божественно вкусно!
– Я люблю тебя, Алиса.
– И я люблю тебя, Солнце.
Она часто называет меня «Солнцем». Михаськи друг друга называют «Мишутками», «Медвежонками», а мы с Алисой называем друг друга «Солнцами».
Я зачерпнул ложкой большой пельмень с юшкой и сметаной…
Как раз в этот момент на мобильный звонит Карабейников. Он прилетел с фестиваля. И готов продолжать «работать». Пора слово «работать» закавычивать. Пока мы с Игорем говорили, мои пельмени остыли. Блин! Плохо, когда пельмени холодные. Одни беды от этого Карабейникова.

ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА
ЗАГОВОР ЯЩЕРОВ

После пельменного дня я решил устроить пост. Не буду жрать ничего жирного, мясного. Попрошу, чтобы Михасик купил мне просто овощного салата. Олег на каждую ночь, когда мы с Карабейниковым «пишем» сценарий, покупает нам жратвы.

Я ехал в очередную ночную смену в кинокомпанию New Lain first Blue Studio, где знакомые мне ящеры плавают по дну аквариума, где молодцом из ларца вырастает рязанский Витек, где Михасики флиртуют друг с другом, а потом старший Мишутка – Карабейников – отрывается на младшем Михаське – Олеге, – обзывает, ругает, материт на чем свет стоит. Я ехал в ночную смену в компанию New Lain first Blue Studio, в голубую компанию, со своей религией, своей философией и своей правдой.
Игорь вчера поздно вечером вернулся из Сочи. Я ехал узнать последние новости и, надеюсь, теперь уже писать сценарий. Шел по длинному коридору, навстречу, как это случалось часто, приближался Витек. Он поздоровался со мной, улыбнулся, хотел что-то пошутить, но я  изобразил на своем лице злость. Витек шутить передумал, лишь сказал, указав в конец коридора, откуда следовал:
– Игорь Николаевич там. Приехал.
Я кивнул головой, мол, ясно. И прошел дальше. Через несколько шагов дверь офиса кинокомпании открылась, из нее вышла Ирина, девушка с большими губами и большой грудью. На сей раз флюиды от нее отходили. И проходя мимо нее и на ходу здороваясь, я почувствовал в штанах свой напряженный член. Эффектная телка, нужно признать, эта Ирина, директор по кастингу. Не зря ее тут Карабейников держит. Любопытно, воспользовался он ей хотя бы раз или нет? Он ведь, вроде как, бисексуал. Как он мне говорит. Значит, ничто мужское ему не чуждо. У нее, смотри, какая задница и ноги от шеи. Губы только зря накачала. Но и это пройдет. О чем ты думаешь, Степанков?! Ты – дикий бизон индейских прерий. Что с тобой происходит?! А черт его знает, что со мной происходит. Я уже теряю контроль над своими чувствами. А не теряешь ли ты ориентацию?
Я дохожу до офиса, вхожу в него, потом стучусь в кабинет Карабейникова. Так уже повелось, все стучали в его кабинет, перед тем как зайти, и я тоже. Постучал еще раз. Заглянул. Игорь сидит в интернете, увидев меня, машет мне рукой, мол, заходи.
Я вхожу, направляюсь к столу, он поднимается, протягивает мне руку и тянется к тройному поцелую. Мы демонстративно целуем воздух. Он говорит:
– Привет, родной!
– Привет! – здороваюсь я. – Как съездил?
– Щас Михасик придет, все расскажу, – многообещающе улыбается Игорь.
Я сел на диван. Сижу, думаю всякую херню. Карабейников снова погрузился в экран, видимо, там была важная информация. Сеть поглотила его.
Два хвостатых ящера, разгребая перепончатыми лапками воду, тыкались своими плоскими носами в стекло аквариума, смотрели на меня, будто знали какой-то секрет. Будто хотели поделиться  со мной.

– Что вы хотели мне сказать? – спросил я мысленно.
– Мы хотели тебе сказать, что для нашего хозяина Игоря Николаевича Карабейникова, – будто бы говорил один из ящеров, – главной задачей является не то, чтобы вы написали дурацкий сценарий «Стэп бай стэп», а то чтобы ты, Николай Степанков, превратился в гомосексуалиста. Сегодня будет… карнавал…
Но второй ящер, что поменьше, перебил его:
– Превратить в обычного пидора… мы тебя хотим…
После этого оба ящера оттолкнулись от стекла, развернулись и поплыли ко дну, дуэтом напевая песенку:
– Все мы когда-то были натуралами… Натура-а-алами!
– Все мы когда-то были натуралами…

В кабинет вошел Олег, он подал Игорю салат из белокочанной капусты и спросил меня:
– А ты, Коля, будешь есть?
– Я дома поел, – ответил я, погладив свой большой живот.
Странно сегодня начался день. Надо мной никто не подшучивал. Меня никто в шутку не щипал за плечо. Не называл меня «натуралом».
Игорь молча ел салат, продолжая смотреть в экран компьютера. Я в это время думал о том, что уже целый час сижу без толку и снова смотрю на этих ящеров, которым, наверное, уже тоже надоело мое постоянное бесполезное присутствие.
Михасик сел рядом со мной и тоже уставился на аквариум. Молчание.
Какая-то странная тишина, надо сказать, что-то непременно должно случиться. Или уже случилось. Неужели Игорь с фестиваля привез какую-то плохую новость? Или, может быть, он хочет отказаться от меня как от сценариста? Может, он там, в Крыму, нашел себе другого писателя? Посговорчивее? Гомосека?
Степанков, ты думаешь всякую чушь! А ну прекрати думать всякую ерунду! Думай о хорошем! И хорошее придет к тебе. Хорошо. У меня будет много денег! У меня будет много денег! Много денег будет у меня! Мно-о-го денег! Очень!

    – Так вот, – закончив обед (или ужин?), встал из-за стола Игорь. – Так вот, – повторил он, задернув жалюзи. –  Так вот, – произнес он в третий раз, снова повернувшись к нам. Широко улыбнулся и продолжил:
– У нас все хорошо, друзья мои! Мы сделаем гениальное кино! И все у нас получится! Ты, Степанков, хочешь получать проценты от проката фильма «Стэп бай стэп»?
Я кивнул головой.
Игорь настаивал:
– Отвечай!
– Конечно, хочу, – сказал я.
– Будешь, – бросил Игорь, сел-провалился в кожаное кресло и продолжил: – Нужно только написать гениальный сценарий.
– Я стараюсь, – почему-то начал оправдываться я.
– Это похвально, - отметил Игорь и погладил себя по голове.
Он снова встал с кресла, прошелся взад-вперед из одного угла кабинета в другой. Оба ящера внимательно наблюдали, как он меряет пространство.
Походив немного, Карабейников остановился посередине кабинета, театрально развел руками и сказал:
– Что-то я устал, друзья мои. А не поехать ли нам в сауну?
– В сауну? – переспросил я.
– В сауну, – кивнул головой Игорь и почесал себе под мышками.
– А в сауне что, – спросил я, – будем писать сценарий?
Игорь улыбнулся. Олег фыркнул, мол, блин, не знает, что делают в сауне, и засмеялся:
– Хи-хи-хи. Ты такой недалекий, Степанков.
        Ну вот. Надо мной стали подшучивать. Ситуация становится узнаваемой.
Игорь учительским тоном сказал:
– Коля, в сауне от-ды-ха-ют. Понял?
Я кивнул головой. Я понял одно: сценарий мы сегодня опять писать не будем. Ну что ж… Ваше право.
– А может, текилы перед сауной? – внаглую спросил я, - раз уж всё пошло… по наклонной…
– Другой разговор, – ущипнул меня за плечо Игорь.
Он стал заметно счастливее.
Недовольный Михасик забубнил, искоса поглядывая на меня:
– Алкаш. Опять текилу. Пьет и пьет. Писун.
Игорь погрозил мне пальцем:
– Ты только Михаську не нервируй. Видишь, как он о нас… с тобой заботится. Беспокоится о нашей с тобой печени. Он хороший медвежонок.
Олег встал, обнял Игоря, погладил его по животу, улыбнулся и сказал:
– Да пофигу мне его, – показал он на меня, – печень, Мишутка. Я о тебе забочусь.
И они демонстративно поцеловались в глубокий засос.
– Вот это больше похоже на правду, – сказал я.
    Игорь отпустил Олега, вернулся к своему столу, открыл ящик, достал оттуда три ракушки, одну подал Михасику, другую – мне. Третью прислонил к уху, прислушался и сказал:
– Это подарки. Через эти ракушки мы должны общаться друг с другом. Мы должны слышать друг друга. Понимать, любить. Любить – это очень важно. Как Иисус говорил.
Всё, подумал я, мало того, что я в круге доверия, так я уже почти в семье. Каждому по ракушке. Что мне теперь делать с этой дурацкой ракушкой? Слушать в нее голоса Михасиков?
– Но это еще не всё, – продолжил Карабейников.
Он достал из того же волшебного ящика футболку, подошел к дивану, протянул ее мне и сказал:
– Вот еще тебе. Стильная футболка. Михаське я уже подарил.
Я взял футболку, приподнял ее на вытянутых руках, сказал:
– Спасибо, очень приятно.
Потом приложил ее к своему телу и засомневался:
– Только, по-моему, она мне маловата?
Олег фыркнул и пробурчал:
– Еще и недоволен. Надевай. Это стильная вещь. Подарок великого режиссера.
Игорь с довольной улыбкой подмигнул мне:
– Надевай, надевай.
– Здесь? – спросил я.
– А ты чё нас с Мишуткой стесняешься? – в шутку возмутился Игорь.
– Нет. Не стесняюсь.
И я снял с себя свою рубашку, натянул футболку, подошел к зеркалу. Футболка, видимо, на самом деле была стильной. Только стиля такого я никогда не придерживался. Я всегда носил одежду ближе к классике. А тут. Толстое пузо торчало из-под короткой футболки, рукавов у нее практически не было и на груди рисунок – танцевали какие-то обнаженные негры или индейцы. Разобрать было нелегко. Видны были лишь голые жопы.
– Это символично, правда? – задал вопрос Игорь.
– Не маловата она мне? – спросил с сомнением я.
Олег подошел, потрогал качество материала и, надув губы, сказал:
– Да ты что! Не мала. Очень клево! Стильно – самое главное.
– Хоть на человека стал похож, – бросил Игорь и пошел к своему креслу.
– Ну не знаю, – сомневался я. – Спасибо, конечно. Не готов я как-то… К такой одежде.
Олег шепнул мне на ухо:
– Не обижай Игоря Николаевича.
– Что? – шепотом переспросил я.
– Не обижай Игоря Николаевича, – также тихо повторил Михаська.
– Очень мне нравится футболка, – громко сказал я. – Да, очень. Супер!
Игорь утонул в кресле, но тут же поднялся и громко скомандовал:
– Ну что, по пятьдесят граммов текилы и в сауну?!
– Может, не нужно, Игорь Николаевич? – сделал скорбную мину Михаська.
– Что – не нужно?
– Текилы.
– Нужно, Мишутка, нужно. Душа праздника просит. Праздника и очищения.
– Через страх и сострадание, – с иронией уточнил я.
– Что? – не понял меня Карабейников.
– Так просто… Очищение, говорю, через страх и сострадание.
        – Ты откуда такой умный? Вроде, не еврей, – неожиданно коснулся моей ширинки Игорь. Я по инерции убрал его руку.

Мы с Карабейниковым выпили по сто пятьдесят граммов текилы. Мишутка не пил. Он вообще, надо сказать, очень редко и мало пил. Я, например, за все время работы ни разу не видел его пьяным. В отличие от него Игорь Карабейников и Николай Степанков были пьяны регулярно и вдрызг.
– В сауну! Все в сауну!
Мы вышли из офиса. Игорь стал голосовать. Первый же проезжающий мимо автомобиль остановился. Двери авто хлоп-хлоп-хлоп! Три раза. Поехали.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ГЛАВА
САУНА

По дороге в сауну Михаськи, как всегда, перекрестились на церковь, мимо которой мы проезжали. Солнце садилось за крыши домов. Столица России погружалась в демоническую тьму. Ночная Москва бесновалась.
Мы вышли из авто. Я так и не понял, куда мы приехали. Места были незнакомые. Аллея какая-то древняя. Трехэтажные дома, пятиэтажки. Где мы? Господи…

Я три года прожил в Москве, но не знаю и десятой доли где-что-тут-есть. Такая она огромная. Хотя центр теоретически можно пересечь пешком. Иногда – практически – я выхожу из-под земли на «Чеховской» к зеленому от времени Пушкину, смотрю на затянутое серой скукой небо, засовываю руки в брюки и иду пешком на Савеловский рынок. По Малой Дмитровке, потом по Долгоруковской, далее по Новослободской.
– Не видишь, куда прешь?! – сердито пробурчала старая тетя в красной беретке.
Я чуть не сбил ее с ног. Не заметил, простите.
Прохожу под мостом и оказываюсь уже почти на Савеловском вокзале. Там через длинный подземный переход выхожу в аккурат к рынку, где обычно покупаю недорогие кассеты miniDV для видеокамеры, например, или другое какое барахло.
А еще бывает от Тверского бульвара иду до «1905 года» через Булгаковские места. Иду, радуюсь, глазею по сторонам, дышу свежевыхлопным газом. Голова гудит, но творческий процесс идет. Я вообще думаю ногами. Все самые лучшие, самые дельные идеи приходят ко мне, когда я хожу. Если Бог когда-нибудь захочет меня наказать, знаю точно, он отрежет мне ноги.
Люди спешат, толкаются. Шоферы сигналят, ругаются друг с другом. А я иду. Вперед. Вперед к своему счастью. Так однажды я по Арбату дошел до Садового кольца. Уперся в Смоленский бульвар, думаю, какой поток машин, как же тут люди живут и не умирают от шума и недостатка кислорода.
Где еще я брожу пешком? А, да. Когда есть время, с Большой Ордынки через Москва-реку иду до Александровского сада, где находится мой любимый фонтан с конями. Но это все центр.
А сколько мест, неизвестных мне, за Садовым кольцом? Мама дорогая! Да что Москва?! А Россия какая огроменная!? Вот уж точно – ехать, за год не объехать. Надо же, сколько мои предки в свое время земли завоевали!!! Сколько крови русской за нее напроливали!!! И половцев с печенегами замочили. И с сибирскими племенами справились. Да что говорить! Много кого подмяли под себя. Либо силой, либо дипломатией. Империя! Но, увы, у каждой империи свой конец. Своя разруха, свой передел. Вот и вашему покорному слуге, Николаю Степанкову, не свезло. Родился он в империи побольше, название которой СССР,  Союз Советский Социалистических Республик. Вырос в империи поменьше, с названием Россия. А умирать (не дай Бог!) будет в стране совсем маленькой. И боюсь, с другим названием. Какая-нибудь Московия. Тьфу-тьфу-тьфу! Дай Бог, я ошибаюсь. Но судя по распущенности, аморальности, безнравственности, которые царят в столице нашей, скорее всего, конец близок. И китайский захватчик ступит еще на землю моих предков.

– Я когда-то мечтал убить Ельцина, – сказал я вслух. – И что бы вы думали…
– Чего? – остановил меня Карабейников. – Ты чё гонишь, Степанков? – звонко смеялся он.
Я пришел в себя, когда мы шли по какому-то темному старомосковскому переулку.
Карабейников больно ущипнул меня:
– Ты чего не улыбаешься?
– А чё радоваться-то?
Игорь подпрыгнул как старый козлик, тряхнул пузиком и обронил:
– Ковбой, жизнь удивительна и прекрасна.
– Удивительна – согласен, прекрасна – спорный вопрос, – начал философствовать я. – Мне кажется, жизнь достаточно говенная штука. Нужно хитрить, лавировать, угождать, лизать жопу. Лучшие человеческие качества поглотил прогресс. Наука избавила человека от многих тягот, а он, сука, не стал лучше, порядочнее, добрее. Он как завидовал, так и завидует. Как убивал, так убивает. Все плохо. В Москве, например, люди живут по принципу наеби ближнего своего.
Игорь с улыбкой хлопнул меня по плечу:
– Я тебя не наебу.
А потом больно ущипнул.
– Посмотрим, – спокойно сказал я.
– Щас спустимся в сауну, выпьем текилы. И жизнь твоя наладится.
    Тяжело вздохнув, я с некой, как мне самому показалось, горечью произнес:
– Если только… текилы…
Переулок становился все уже и темнее. Я стал сомневаться, что мы идем в приличное заведение:
– Гм. Что-то как-то… сауна… где-то… глубоко слишком…
Игорь посмотрел на меня, но промолчал. Пошел дальше. Потом Олег повернулся ко мне и серьезно сказал:
– Ничего ты не понимаешь, Коля. Деревянный какой-то. Непробиваемый. Как будто из Суздаля.
Я не стал препираться, хотя зачесалось, захотелось вступить в словесную перебранку. Но держи себя в руках, Степанков. Ты художник, а Михаська – это Михаська. Всего лишь персонаж твоего будущего произведения.
Сейчас приду в сауну, дерну сто граммов, а то и двести, посижу, погреюсь, помучаю сердце. Я ведь знаю, что пьяному в сауне нечего сидеть. Не рекомендуется под градусом греться-париться. Иначе может случиться… все что угодно. Да и ладно. Когда же мы будем писать сценарий, Господи?
Мы спустились по темной лестнице на цокольный этаж, подошли к небольшой стальной двери, густо покрашенной черной краской. Все это время глазами я искал вывеску, где же написано, что это сауна. Странно как-то. Сауна и без вывески.
– Странно, – сказал я.
Игорь нажал на звонок. Дверь нам открыл огромный наголо бритый дядя, похожий на десантника из американского кино. На правой руке у которого два золотых перстня с камнями, на запястье наколка – купола церкви. Такой мачо, типа.
Мы вошли в плохо освещенное узкое длинное помещение с низкими потолками. Серые стены, бетонный пол, тусклые лампы в серых плафонах за стальными решетками. Дальняя часть помещения утопала в темноте.
– Что так темно? – тихо спросил я у Карабейникова.
– Это закрытое заведение, – так же полушепотом сказал тот.
– Очень похоже на трезвяк, – сказал я, еще раз оглядывая помещение.
        Не буду скрывать, в вытрезвителях я бывал не один раз. Чистилище – как сказал один знакомый алкаш. Темень, серость, холод. От этого стало не по себе.
На решетках плафонов висела серая паутина. Я показал на нее Карабейникову:
– Смотри.
Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:
– Новая эстетика. Сегодня это стильно. Мы с тобой в самом сердце столице.
– Мне больше напоминает не сердце, а клоаку, – отметил я, оглядываясь вокруг.
Мое мнение никого не интересовало. Михаськи подошли к небольшому окну, за которым стоял другой бритый «десантник», разулись, быстро стали раздеваться. Я стоял в нерешительности. Игорь сурово выпалил:
– Чё стоишь?! Раздевайся.
– Тут? – не понял я юмора.
– Здесь, – как будто даже разозлился Карабейников и больно ущипнул меня за плечо.
Я быстро скинул с себя теплый свитер, который дал в студии ночью Игорь, чтобы не замерзнуть, снял футболку, джинсы. Остался в одних часах «Тиссотах», «димовских» белых боксерах и с серебряным крестиком на шее. Маминым крестиком, который она мне подарила на юбилей. В руках у меня – мобила. Каждому из нас вручили по простыне и черные резиновые шлепки. Я забеспокоился, как бы мне в этих шлепках не подхватить грибок.

Блин! Я вспомнил, какая антисанитария творилась в российской армии 90-х, когда я служил. Мои подошвы, пятки и пальцы ног облезали, гноились, кровоточили. Мне хотелось отрубить на хрен эти страшные ноги. Я не знал, как справится с этим грибком. А офицерам и прапорщиком было глубоко насрать на солдатские ноги. Мы сутками не вылезали из всевозможных нарядов. У нас был хронический недосып. Когда я три дня подряд стоял в наряде по столовой, у меня руки стали загнивать от воды. Люди в армии разлагаются, тупеют, звереют. Я стоял в карауле и мечтал, чтобы на мой пост кто-нибудь залез. Хоть кто. Лишь бы, лишь бы. Я бы выстрелил, не задумываясь. Потому что, если ты валишь нарушителя, тебе дают долгожданный отпуск. Я мечтал убить человека! Мечтал. Ужасно, но это так. Но больше всего я мечтал расстрелять Бориса Николаевича Ельцина. Во мне просыпался обыкновенный фашизм. Меня, признаюсь честно, это мучило. Уже тогда я понимал, что к власти в России пришел пьяница и бандит.
Через пятнадцать лет моя мечта сбылась. В смысле не про Ельцина, конечно. Слава Богу, я его не убил… Свою злость я нивелировал в тексты. Его Боженька к этому времени прибрал. С того уже на том свете спросили за все. И дьявол, если он существует, повел его глубоко-глубоко. А может быть, Бог тут же вселил душу первого президента России в тело новорожденного – сына самого нищего китайца на земле, чтобы Борис Николаевич познал прелесть бытия.

Мы вошли в сауну. Обычная сауна. Вполне ординарная. Как в Томске, как в Кемерове, как в Туле. Мужики в простынях передвигаются из парной – в бар, потом обратно. Сразу у входа чуть налево множество ячеек, в которые кладут трусы, часы, цепочки, мобильные телефоны. Потом закрывают все эти богатства на ключик. Ключик прицеплен к резинке, которую надевают на запястье. Человек остается голым с одним ключиком. Я закрыл свою ячейку. Надел резинку с ключиком на руку. У меня  тут же возникла ассоциация с моргом. Там тоже обнаженные люди, только с номерками на ногах. А еще я представил себя деревянным Буратиной с золотым ключиком. Сейчас я был, точно, не умнее Буратины.
– Это не совсем обычная сауна, – предупредил меня Игорь, закрыв на замочек свою ячейку. – Это волшебная, божественная сауна.
Меня насторожило слово божественная.
– Здесь ты увидишь Древнюю Грецию, – закончил Игорь.
– Любопытно, – заинтересовался я.
Мы  вошли в бар, где сидело много мужиков. Посетители в основном пили. На одном столике стояла бутылка коньяка, на другом пиво в кружках, на третьем бутылка красного вина. А из закуски что-то простое: орешки, шоколад, чипсы. В углу одинокий белокурый мужчина, небрежно укутанный в простыню, пил кофе. Когда мы вошли в бар, он с нескрываемым любопытством стал нас разглядывать.
– Пидор, – подумал я. – Наверное.
Мы сели за столик. Игорь знал здесь всех официантов. Бармена он поцеловал в щечку, сунул ему в кулак две тысячи рублей и сказал:
– Я тебе с прошлого раза должен. Возвращаю, Саша. Дай нам щас серебряной текилы. Два раза по пятьдесят. Мне и вон тому френду, –кивнул он в мою сторону. – Пока все.
Бармен многозначительно улыбнулся мне.
Игорь сел рядом со мной, приобнял меня и, широко улыбаясь, спросил:
– Нравится, Степанков?
– Уютно, – ответил я.
– Щас по пятьдесят выпьем, еще больше понравится.
Официант, молодой черноволосый худощавый парнишка, принес нам текилы – два раза по пятьдесят.
Мы подняли рюмки.
– За тебя, – сказал Игорь.
– За тебя, – ответил я.
И дернули по первой. Текила пошла в кровь. Я чувствовал это. Стало еще уютнее.
Скажу сразу. Некоторое время спустя я окончательно бросил пить. Устал от алкоголических депрессий и регулярных неврозов. Пережил всю эту шумиху. И бросил. Завязал. Без кодирований и вшиваний. Сам. Просто взял и бросил.
– Выпьем по второй, – проговорил Игорь, поднял рюмку и добавил: – Будем любить друг друга.
– Люблю тебя, – соврал я и выпил вторую рюмку текилы.
С текилой лгать легче. Текила лгать помогает. Она, сука, сама легко искажает действительность. И лганье становится песней. Напившись, мы дуэтом, трио, квартетом поем неправду. Однако, вся эта чешуя слетает с утра. С похмелья.
– Пошли, погреемся, – слегка подтолкнул меня Карабейников.
Белокурый мужчина в углу продолжал сверлить меня глазами и улыбаться.
Я встал со стула, пошел вслед за Игорем.
Мы вышли из бара. Коридор – метров пять. Потом направо. Там душевые кабинки. Я принял душ. Вышел. Слышу – какие-то странные шумы. Не то стоны, не то всхлипы. Как из динамиков. Мне стало любопытно. Я пошел на звук. Зашел в большое плохо освещенное помещение. И точно, динамики, домашний кинотеатр, и с большого экрана в полумрак вещают порно. Голубое порно.
Блин! И тут голубятня. С отвращением подумал я.
Когда мои глаза привыкли к темноте, в глубине комнаты я разглядел сидящего на стуле рыжеволосого парня лет двадцати.
Нужно сказать, что я к своим тридцати трем уже стал гораздо хуже видеть. Раньше читал все строки при проверке у окулиста. Сейчас хуже. Из-за этого я щурюсь.
Я прищурился, присмотрелся. Он мастурбирует! Сучок! Диоген сратый. С ума сойти! Орудует рукой дрябло стоящий отросток, не отрывая взгляда от экрана.
Появился Игорь, показал пальцем на жидкокристаллический экран и с воодушевлением спросил:
– Нравится?
Я не ответил. Он потянул меня за руку в другую комнату.
Мы вошли. В комнате, оборудованной под операционную, я увидел трахающихся мужиков. Впервые в жизни я в реале смотрел на геев, которые имели друг друга. Их было шестеро, три пары. Блин! Кудрявый парень отсасывал у маленького плешивого мужичонки. Мужичонка повизгивал от удовольствия. Высокий брюнет трахал стоящего раком смуглого худощавого паренька, который придрачивал себе и стонал:
– Еще! Еще!
Лежащего на спине пожилого толстого дядьку в больничном халате жестко задирал атлетически сложенный мужик с забранными в хвост волосами. При каждом движении атлет командирским голосом приговаривал:
– Ух. Ух. Ух. Ух.
– Нравится? – спросил меня Игорь.  

Спустя время я сотни раз жалел, что связался с компашкой Михасиков. Что со мной тогда было? Я был в голубых ночных клубах, на концертах иностранных звезд, в голубых саунах, в вытрезвителях, я попадал под колеса машины, терял мобильные телефоны, ломал ноутбук, просирал большие деньги, без ума, без памяти. Я многое потерял, но сохранил главное – свою мужскую честь и достоинство.
В конце концов, Карабейников меня кинул. Первое, я не получил положенных денег за проект. Второе, моего имени нет в титрах этого фильма. Третье, юристы говорят, что дело достаточно запутанное и непросто будет в суде доказать мою правоту. То есть авторское право в России, как и прежде, в глубокой жопе. Хочу ли я убить Карабейникова? Да. Убью ли я его? Да. Убил ли я его? Да.
Много воды утекло с тех пор. Что я помню? Три месяца с сатаной.
Сценарий я все-таки написал. Стэп бай стэп – называется он. Шаг за шагом. В кругах ада.

Пока же я стоял в голубой сауне и смотрел, как шесть пидоров имеют друг дружку. А Карабейников шептал мне на ухо:
– Нравится?

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА
ИНДЕЙЦЫ

В баре я от волнения выпил подряд две рюмки текилы.
– Ну и как? – спросил меня Карабейников, закусывая текилу лимоном.
– Что «как»? – переспросил я, держась рукой за лоб.
Вероятно, мои руки тряслись. Не понимаю. Но с души тянуло так, что казалось я сейчас здесь всё заблюю. Игорь сплюнул на стол косточку от лимона, показал отбеленные зубы, широко улыбнувшись, и продолжил:
– Нравится, Степанков?
Я сконцентрировался. Подумал, что нужно сделать такое выражение лица, мол, мне все пофигу, я и похлестче видал. Однако, нутро сопротивлялось такому театру.

И всё равно я попытался сделать финт ушами. Бодрый, типа, неунывающий. Блин! Пофигизм оказался фальшивый. Игорь меня влет вычислил. Громко-громко засмеялся, потом похлопал по плечу и сказал:
– Ты плохой актер, – а потом по-отцовски добавил. – Не бойся. Я с тобой.
«Не бойся, я с тобой». Этого, наверное, мне нужно бояться больше всего. Я демонстративно зевнул и сказал:
– Мне тут нравится.
Игорь подмигнул:
– Я хочу пойти…
– Иди.
– А ты?
– Я посижу тут.
– Может, со мной? – весело спросил Игорь.
– Слишком жарко. Потом.
Игорь ушел. Я остался сидеть за столиком один.
Сердце в груди усиленно колотилось. Я чувствовал, что вот-вот, еще чуть-чуть и оно выпрыгнет наружу. Сейчас я на самом дне элитной московской жизни. И есть мужчины, которые любят это дно. Любят тут возиться, копаться, трахаться, долбиться во все дыры. Я почувствовал на себе взгляд.
Из-за соседнего стола на меня уставился полный, рано полысевший парень, лет тридцати. Я один раз посмотрел на него – смотрит. Другой раз – опять он не отводит от меня глаз. На третий раз я показал ему язык и скорчил гримасу. Он, наконец, отвернулся. Вот так тебе, педик! Зыришь на меня…
Что этого парня толкает сюда? В голубую сауну? Развращенность? Вседозволенность? Похоть? Ведь дома его, наверняка, ждут жена, дети. А он тут балуется в попу с малчонками. Каждый выбирает по себе…
У моего стола появился худощавый парень с ровными, как у индейца Гурона, длинными жгуче-черными волосами. В руках у него была початая бутылка красного вина и два фужера. Присаживаясь он сказал:
– Выпьем?
– Выпьем, – сразу ответил я и тут же добавил: – Только я люблю текилу.
«Индеец» поднял руку, громко щелкнул пальцами. Тут же к нему подошел официант, в ожидании заказа слегка наклонился вперед, держа перед собой небольшой блокнотик, авторучку, и тихо проговорил:
– Слушаю вас.
«Индеец» перед тем, как что-то сказать официанту, внимательно меня оглядел. Думаю, он оценивал, сколько при моем телосложении я смогу выпить текилы.
Я улыбнулся и сказал:
– Сто килограммов.
– Что? – не понял «индеец».
– Сто килограммов. Мой вес, – пояснил я.
«Индеец» не оценил «шутки», надул губы, как будто на что-то обиделся, повернулся к официанту и заказал:
– Сто граммов текилы.
Официант тут же спросил:
– Еще что-нибудь?
«Индеец» повернулся, вопросительно взглянул на меня. Официант тоже обратил свой взор ко мне. Я улыбнулся и бросил:
– Двести граммов текилы. Только серебряной.
Пусть знают, что я уже по текиле спец. Спасибо Карабейникову.
Когда ушел официант, «индеец» посмотрел на меня, закинул за плечи свои длинные волосы, достал из красивой пачки сигариллу, вставил ее между зубов и улыбнулся. Может, он хочет, чтобы я бросился с зажигалкой к нему, подпалил его сигарилу? Чего он ждет?
– Я первый раз тут, – заговорил я первым.
Он демонстративно округлил глаза, поднял брови, раскрыл рот. Сигарила изо рта выпала. Потом с жизнерадостной улыбкой он произнес:
– Опа.
Достал из пачки еще две сигариллы, добавил к первой и стал умело ими жонглировать, вполголоса напевая:
– В первый раз… В первый раз… В первый раз…
Жонглер из цирка Никулина – подумал я.
– Опа! – сказал он напоследок, когда поймал в одну руку все три сигариллы.
        – Опа! Да опа! Срослась пизда и жопа. Этого не может быть! Промежуток должен быть! – Спел я частушку, как умел.
«Индейцу» понравилось. Он с улыбкой похлопал в ладоши.
– Дай закурить, – сказал я.
«Индеец» подал мне одну из тех, которыми жонглировал, и выпалил:
– Все для тебя… любимый.
Я взял сигариллу, стал крутить в пальцах, разминать.

Так раньше разминал папиросы «Беломорканал» мой, царство ему небесное, дедушка, ветеран трех войн, деда Ваня. Под два метра ростом, с огромными волосатыми руками, похожими на весла. Помню, он носил желтую с черными полосками клетчатую рубашку, рукава которой всегда были засучены по локоть. Деда Ваня ничего, кроме «Беломора» не курил. Притом, перед тем как закурить, демонстративно долго разминал папироску. Я часто мальчишкой наблюдал за этим процессом. Мне тогда это казалось каким-то колдовским мистическим ритуалом, потому что деда Ваня во время подготовки к перекуру всегда сосредоточенно молчал. До меня лишь доносился хруст переминаемого табака и шелест папиросной бумаги. Я до сих пор помню эти чарующие звуки. Сейчас, сидя в баре голубой сауны, несколько раз крутнув в пальцах сигариллу, я ждал, когда же до моих ушей донесутся знакомые звуки.

Но, увы, сигарилла издала другие звуки. Не те.
Официант принес продолговатую колбочку с текилой и две рюмки, расставил все, как положено, и ушел. «Индеец» налил мне текилы. Свою же рюмку отставил в сторону. Пододвинул к себе один из фужеров, который принес с собой, налил красного вина, поднял перед собой и с улыбкой сказал:
– Опа.
«Точно, циркач», – подумал я и выпил свою рюмку текилы. Частушки для тебя больше петь не буду.
– А где ты работаешь? – спросил его я.
Он театрально нахмурил брови, сделал губки бантиком, демонстративно замахал руками, будто мы сидим в лесу перед костром и на него повалил столб дыма. Потом засмеялся и проговорил:
– Ты что, родной?! Ты что?!
– А что?
«Индеец» опять замахал руками, отгоняя от себя несуществующий дым, и повторил:
– Ты что?!
– А что? – не понимал я, в чем дело.
Я стал принюхиваться.
– Может, кто-то пернул? – спросил я.
– Ты что?! – округлил глаза тот.
– Что?! – уже нервничал я.
«Индеец» кокетливо улыбнулся, поерзал на жопе и спокойно сказал:
– Ну. О чем ты говорил?
– О чем я говорил? – уже нахмурился я.
– Ну? – нервно закусил губу «индеец».
Я тяжело вздохнул, махнул рукой и начал все сначала:
– Я спросил, где ты работаешь.
– Вот, – облегченно выдохнул «индеец».
– Что – вот? – не понимал я его.
Он впервые закурил сигариллу. Тут же я сунулся со своей и тоже прикурил от его зажигалки. Втянул в себя дым, и никотин тут же с первой затяжки пустился гулять по крови. Здесь стоит сказать, что заядлые курильщики ни фига не понимают всего кайфа, который можно получить от никотина. Только когда ты не куришь вовсе или не куришь на протяжении полугода или года, а потом, выпив две или три, а еще лучше четыре рюмки текилы, вдруг закуриваешь сигарету или сигариллу (да что угодно), делаешь самую первую затяжку, по твоим венам бежит волна кайфа. Самое важное в этой ситуации, что это волна от первой затяжки одна. Одна. Предположим, если через полчаса или час закурить следующую сигарету, такого кайфа уже не будет. Ты уже просто будешь тупо курить, не получая истинного наслаждения.
– Господи, ты такой трудный, – с легким упреком, кокетничая, сказал «индеец».
Я сделал вторую затяжку, но уже все – первая волна наслаждения прошла. Я уже просто тупо курил сигариллу. Смолил как заядлый куряка.
– Давай начнем сначала, – предложил я, выпустив дым, и тут же подумал про себя: блин, да ты пьяный, Степанков!
– Давай, – ответил «индеец» и стал пускать дым колечками.
«Он тоже пьяный, – размышлял, – колечки получались дурно».
– Потом… Потом ты замахал руками, – я изобразил, как тот размахивал руками, – и я подумал, что кто-то пернул. Так?
– Нет, – сказал «индеец».
– Что – нет? – спросил я.
«Индеец» поёрзал на стуле, демонстративно, будто в танце, погнул руки. Изобразил волну, слегка закатил глазки и продолжить говорить:
– Ты говорил, что мы начнем сначала. Самое важное было вначале. Ты спрашивал, что?
– Что?
– Что «где я работаю»?
– Спрашивал.
– Так вот. Сам вопрос – где я работаю…
– Ну, – хоть убей, не понимал я, куда он клонит.
«Индеец» часто заморгал глазами и заметно занервничал:
– Я, – он сделал акцент на «Я», – я не работаю. Не ра-бо-та-ю. Негры работают. Таджики работают…
– А «индейцы» работают? – вдруг спросил я.
– Что? – теперь не понял он.
Я не ответил, выпил еще одну рюмку текилы. И вдруг ощутил на своем колене его руку.
– А у тебя есть скво? – спросил я его и столкнул руку с колена.
– Что? – опять спросил он, сделав губки бантиком.
– Ясно, – ответил я и вышел из-за стола.
Я стоял перед этим человеком, укутанный в простыню. А он с улыбкой на лице смотрел на меня. Вернее, не на меня, а в область паха. Что он там себе представлял? Я не знаю. Вернее, догадываюсь. Мне захотелось взять томагавк и ударить его по голове. Два раза. Или три. Или пять раз.
Это гомофобия, Степанков! Звучал у меня внутри голос. Это гомофобия!
Я послал нахер свой внутренний голос, налил себе еще рюмку текилы и молча замахнул. Потом поставил рюмку на стол, сказал:
– Негры, говоришь, работают с таджиками? О, Гиче Маниту! – закричал я, подняв руки и голову к верху.
Голова закружилась. «Зацепило тебя, Степанков» – еще успел подумать я.
И потом пошел из бара в сауну.
Нужно немного посидеть, погреться, выпарить алкоголь.
А как же сердце? Да фиг с ним, с сердцем.                  

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА
ОБЕЗЬЯНКА

В сауне ничего не случилось. Слава Богу. Я погрелся в парной, принял холодный душ и снова пошел к «индейцу» в бар.
Тот, как прежде, сидел на своем месте, медленно потягивал вино из фужера.
Я подошел, сел. Он вдруг как-то небрежно положил мне руку на колено и стал гладить. Я офонарел, глянул на него исподлобья и возмутился:
– Ты ахуел, краснокожий.
– Ой, – произнес он и быстро убрал руку, как будто ни в чем не бывало.
– Ты ахуел, – на сей момент тихо сказал я.
        «Индеец» поерзал на стуле, погнул руки и отмахнулся от меня.
Я вылил себе в рюмку остаток текилы, поднялся, чем напугал моего «индейца», и произнес тост:
– За голубых! За пидоров! И прочих… это… пидорасиков! За вас!, – и громко икнул.
Кто-то за соседним столиком звучно засмеялся. «Индеец» театрально ахнул,  сделал бровки домиков и спросил:
– А ты не?.. Нет?
Я пожал плечами, развел руками и пернул ртом:
– Т-пу-ру… – Мол, увы, нет.
В это время в баре появился Олег, увидел меня, подошел, хлопнул по плечу и сказал:
– Пошли, Степанков.
– Ку-уда? – пьяные ноты наполняли мой рот и валились на пол, когда я пытался говорить.
«Охеренно зацепило» – опять успел подумать я.
– Пошли. Там поймешь, – тянул меня Олег.
«Индеец» внимательно посмотрел на Михаську, хотел было что-то сказать, но помолчал. Олег послал «индейцу» воздушный поцелуй и потащил меня к выходу. Я кивнул «индейцу» на прощанье и сказал, поднимаясь с места:
– Пойду. Зовут. Хотят, чтобы я убил… в себе бизона…
«Индеец» широко и глупо улыбнулся. Видимо, он был удовлетворен, что меня уводят. Я не оправдал его надежд.
Михаська провел меня длинным коридором, мимо душевых кабинок и завел в плохо освещенное помещение. Звучала монотонная, дисгармоничная музыка. Голова у меня кружилась. Я присмотрелся и поначалу не поверил своим глазам. Подумал, что перепил. Ан нет. Не глюк.
На цепях за руки висел толстый паренек с жопой, как у поросенка, в новогодней маске обезьянки с круглым прорезом вместо рта. Сзади «обезьянку» обихаживал Карабейников. Он всаживал и приговаривал:
– Уго. Уго. Уго. Уго.
Михаська тут же подбежал к «обезьянке», скинул с себя простыню и засунул в дырочку для рта свой плохо эрегированный член. «Обезьянка» с жопой поросенка стала причмокивать.
Карабейников, не отрываясь от траха, повернулся ко мне лицом. С сумасшедшими глазами, дикой улыбкой он восторженно прорычал:
– У-хра-хра! Ну как тебе, Степанков? Нравится? Ты любишь обезьянок?
Он предполагал, что меня зачарует или шокирует эта картина. Она меня на самом деле шокировала… Но это был не удар, не взрыв. Это был гной. Это была психическая язва, медленная, затяжная, как чирей, как зреющий вулкан. Я накапливал информацию, сдерживал в себе лаву. Пока мог.
Я лишь спокойно сказал, глядя на «обезьянку» с жопой поросенка:
– Я думал, это Наф-Наф.
«Обезьянка» выпустила изо рта член Михаськи и в экстазе начала охать и ахать. Пришел кайф, видимо.
Потом «ее» член начал фыркать спермой направо, налево. И Михаська не растерялся, стал ловить ее в ладони и мазать на свое лицо, приговаривая:
– Добро пропадает… Добро пропадает… Маска богов. Косметическая маска богов.
Карабейников тоже был близок к оргазму и вслед за «обезьянкой» стал охать и ахать.
Голубой катарсис.
Психологическая язва, мой чирей вот-вот взорвется.
Игорь повернулся ко мне. Его лицо было красным. Он пролепетал:
– Тебя это возбуждает?
– Нет.
– Нет!? – закричал Игорь.
– Нет. – насколько мог спокойно ответил я.
Игорь сорвал с меня полотенце, уставился на мой член, ожидая, видимо, увидеть эрекцию, но… не тут-то было. Он задумался, прикусив язык, а потом спросил:
– Почему?
– Что – почему? – спросил я в ответ.
Игорь развел руки в стороны и сказал:
– Может… Может, ты импотент, Степанков?
Я не стал отвечать на этот вопрос. Карабейников хлопнул по жопе человека в маске обезьянки и сказал, обращаясь опять ко мне:
– Отличный Ниф-Ниф. Хочешь попробовать? – веселился он.
– Нет. Я не ем свинину. – равнодушно ответил я.
Игорь подтолкнул качаться на цепях оттраханную в дупель «обезьянку» с жопой поросенка и опять повернулся ко мне. Видимо, он хотел сказать что-то еще. Видимо, я его очень удивил тем, что у меня не возникло эрекции после всего увиденного. Я обратил внимание, что на нем не было презерватива.
– А ты не боишься поймать какую-нибудь заразу? – спросил я, показывая на его опускающийся член.
Карабейников спокойно ответил:
– Нет.
– А если ВИЧ?
– ВИЧ не передается, когда ты кого-то трахаешь. ВИЧ передается только, когда трахают тебя.
Я улыбнулся:
– Ты мастер придумывать легенды, Карабейников. Ты мистификатор. Есенин – голубой. СПИД не передается, если ты кого-то трахаешь… Удобная логика. Только проигрышная. Не нужно испытывать судьбу…
«Обезьянка» зашевелилась на цепях. Михаська-Олег, до этого внимательно наблюдающий за Игорем и мной, подошел к «ней», погладил по голове и спросил:
– Хочешь еще?
– Угу, – заговорила «обезьянка».
Олег сказал:
– Степанков, ты – глупый.
И пристроился сзади к висящему на цепях, воткнул в его жопу свой член и стал двигаться.
– Знаешь, как это классно, – сказал Карабейников, обняв меня. – Ты сумасшедший, Степанков. Я привел тебя, дурака, в святая святых голубой Москвы. Здесь Иван Грозный отдыхал со своими опричниками. Сюда попадают избранные. Я доверил тебя тайну, о которой знают единицы. Я дал тебя деньги, работу, возможность. Я все для тебя сделал. Я дам тебе еще больше… Ты станешь великим…
И я увидел, как на его голове вырастают наросты. Толи жировики, толи рожки, толи я перепарился, толи перепил текилы. Скорее всего, перепил.
– Ты станешь великим, – с пафосом повторил он.
– Без тебя, – сказал я и вырвался из его объятий.
Михаська тем временем обихаживал «обезьянку», которая стонала от удовольствия.
– Подумай, – улыбался Игорь, пристально глядя мне в глаза, – хорошо подумай,
Мне было отвратительно. Дрожь омерзения пошла по моему телу, я смачно плюнул на пол, сказал еще раз:
– Без тебя! – прокричал я и выскочил вон.
– Куда ты? – уже вдогонку крикнул Карабейников.

финал романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» чирей, премьера, пистолет...

  • 20.02.2015
Возврат к списку